АlshBetta - Hvalfanger / Китобой [СИ]

Мужчина, с трудом поборов сонливость, кое-как продирает глаза.

— Что такое, Берислава?

От звука его хриплого, уставшего голоса над ухом она вздрагивает. Почти всхлипывает.

— Слышишь?..

Ничего не слышит.

Но не спешит отвечать. Глубоко, тяжело вздохнув, прислушивается.

В доме царит ночь. Отблески пламени камина играют на деревянной двери в желто-оранжевую чехарду со вспышками красного, Кьрвалль, подергивая лапками, дремлет на своей подстилке, по деревянному полу, по темным стенам стелется тишина. Это ее королевство.

Но это внутри. Это в доме.

А снаружи, похоже, разыгрывается очередная снежная буря. Ему сразу же видится Эскифьордюр, домик у океана, стук маленьких лапок по деревянному полу, острые зубки… такие кинжально-острые… такие ледяные…

Снежинки летят в окна безумным хороводом, ветер задувает в щели, а впереди, в прихожей, у двери… слышен скреб. Когтями. О твердое надежное дерево.

Берислава всхлипывает вполне явно, когда скреб прерывается еле слышным потявкиванием, затем воем. Сигмундур чувствует на своем обнаженном плече девичью слезинку.

— Волки… — когда поворачивается к ней, мягко заглянув в глаза, в оправдание шепчет девушка.

— Они постоянно здесь, Берислава, когда такой холод, — китобой как может нежно приглаживает ее растрепавшиеся, перемешавшиеся с его, рыжеватые волосы, — все равно нас никто не достанет. Не бойся.

— Ты уверен?

— Конечно. Я сам колотил эту дверь, — его брови сходятся на переносице, когда свободная от Бериславы ладонь накрывает живот, — не волнуйся.

— А утром они приходят? Или днем?.. Я не слышала.

— Днем — нет. А утром, только если очень ранним, — китобой тянется вперед, со вздохом чмокнув влажный лоб девушки, — отпустишь меня на секунду?

Она пристыженно хмыкает.

— Если не отпущу — не уйдешь?

— Лучше отпусти… — отвратительное, уже знакомое чувство накрывает его с головой. Вчера он успел познать все его грани.

— Не надо… может, не сейчас?

Сигмундур с силой зажмуривается, а затем смотрит вокруг снова. Болят глаза.

— Ты мокрый, — вдруг неудовлетворительно подмечает девушка. Притрагивается нежными пальцами к его лопаткам, проскальзывает к ребрам, — и горячий. Что такое?

В ответ недоумевающий китобой, потерянный из-за стаскивающего желудок спазма, ничего не говорит.

Дрожь его красноречивее.

— Ты замерз…

Для нее это не становится чем-то вопиющим. Она не понимает. Зато забывает про волков, уж точно на них не реагируя.

Наоборот, как существо верное и заботливое, преданное, выпутывается из своей части одеяла, накидывая ее ему на плечи. Гладит уже через ткань.

— Я сейчас принесу градусник.

Китобой едва успевает перехватить ее руку.

— Не надо.

— Почему не надо? — Берислава оглядывается на него в темноте непонятливым взглядом. Она уже полностью проснулась.

— Не надо, — кое-как сглотнув, морщится он. Уже не уверен, что может встать сам. Ни в чем не уверен.

Пламя на двери вдруг оживает, опалив свои жаром, а его самый длинный и острый огонек, самый юркий, метким копьем ударяет под ребра. Справа.

— Сигмундур, не глупи, — девчонка поднимается. Уже, откинув с лица свои длинные, разметавшиеся ото сна волосы, намерена идти в ванную. Она знает, что градусник нужно искать на самодельной полке над умывальником, сверху. И что он ртутный, как в ее детстве.

— Ведро…

— Что?

— ВЕДРО! — второй раз рявкает китобой, склонившись к боку постели. — Быстрее…

Берислава, ошарашенно выдохнув, оглядывается по сторонам. В замешательстве, она искренне не знает, где взять то, о чем просят. Хоть уже и догадывается, почему.

Сигмундур сдерживает себя из последних сил. Желудок сжимается в спазме, отказываясь повиноваться, горькая волна желчи поднимается по пищеводу. И чертов недостаток воздуха…

— Держи.

Китобой не уточняет, что перед ним. Он в принципе не в состоянии это сделать. Просто заслышав такие желанные слова, отпускает себя, свесившись с края постели, и сжимает каменными пальцами деревянную основу мебели. Не щадит ее.

Его рвет двумя долгими позывами, успевающими выкачать весь кислород, какой только есть в легких, и не дающими пополнить его запасы. С отвратительным звуком, от одного существования которого уже сложно унять рвоту, он заходит на второй круг.

— Ничего, ничего, — бормочет Берислава, придерживая его волосы, что давно пора обрить, когда медленно, слишком медленно, с трудом разжав пальцы, снова садится на простынях. Она, к его неожиданности, чересчур близко. Из ниоткуда взявшимся краешком жесткого полотенца вытирает его рот. — Это сейчас кончится. Все кончится.

Приметив боковым зрением, что в качестве «ведра» девушка подсунула ему единственный таз в доме — для стирки и, как потом выяснилось, обтираний — Сигмундур морщится. Как его отмыть-то?..

— Вдохни поглубже и выдохни, — советует Берислава, убирает пряди со взмокшего лица, — я принесу воды.

Китобой ее не слушает.

Он снова, подползая к краю постели, свешивается вниз.

…Этот спектакль с участием одного актера длится целых три раза. Он уже перестает верить, что наступит конец.

Но то ли Берислава видит истину, то ли уже даже у желудка мужчины нет никаких сил, но рвотные позывы ослабевают, а спазм утихает.

Все еще дрожащий Сигмундур буквально накидывается на свою подушку, вжавшись в нее лицом.

Его одеяло сбилось, сползло. Кожа, влажная после кошмара и развернувшегося действа, липка от пота.

Девочка просительно гладит его плечо.

— Тебе нужно попить воды.

— Тогда все сначала… — он почти стонет. Так мучительно, что сам пугается.

— Но и легче иначе не станет, — упрямая, наверняка качает головой, — ну же, Сигмундур. Два глотка.

Оборачивается к ней. Привстает на локтях. Смотрит — глаза в глаза. Но, не пугаясь, взгляда она не отводит.

Порадовавшись его согласию, добровольно-принудительному, пусть и выраженному безмолвно, Берислава легонько целует бледное плечо.

— Молодец.

Накрывает китобоя одеялом, ловко разровняв его, помогает прогнать дрожь. Встает-таки за злосчастным термометром.

— Я принесу градусник.

Сигмундура раздражает и злит вся эта ситуация. Вся, целиком и полностью, без исключений. Она не должна просыпаться из-за него ночами, не должна терпеть все это, видеть… это не по-мужски, это даже не по-человечески.

Как прозаично — он боялся оттолкнуть китовой вонью. Все стало проще — блевотой оттолкнет.

А потому он искренне противится, как бы не было херово. Китобой не намерен измерять температуру. Ему, грозно занявшему оборону на постели, подобное просто претит.

— Это невозможно, Берислава.

— Ты его выкинул? — останавливается в дверях уборной, оглянувшись через плечо.