Милена Райс - Замок в Гранаде

— Конечно. Но что же делать? Мама всегда хорошо обо мне заботилась. Она всю жизнь положила на мое воспитание. И я должна отблагодарить ее…

В то утро Моника сидела в кабинете Джеффа. Слева от печатной машинки лежала большая кипа исписанных листов, а справа — упаковка чистой бумаги. Она уже научилась без труда разбирать его почерк. Угловатый, торопливый, он свидетельствовал о том вдохновении, с которым Джеффу не терпелось выплеснуть на бумаге свои мысли, поделиться с читателем историей о любви великих мира сего и простых людей. Моника уже понимала все особенности его манеры письма: вот летящие буквы, здесь повествование стремится вперед, действие разворачивается динамично и захватывает автора целиком, а вот буквы меняют наклон, становятся будто тверже и статичнее — тут он задумался, в воображении его явственно, зримо рисуются сцены из давно прошедшей жизни. А вот буквы будто круглятся, затейливые и напоминающие древние письмена, — это легендарная сцена объяснения в любви короля и королевы… Она привыкла не только к его почерку, но теперь легко смогла бы узнать его стиль, то, как он описывает места, людей и вещи. Эта работа доставляла Монике огромную радость. И не только потому, что она приносила кому-то пользу…

Иногда, когда Джефф вечером отвозил ее обратно в деревню, она жалела, что день прошел так быстро.

Постепенно книга обретала форму и содержание. Моника с нетерпением ожидала конца романа и не сомневалась, что его ждет огромный успех.

В главе, которую она сегодня печатала, сюжет сделал лихой поворот, и она не могла даже представить, как Джефф завершит изложение интригующих событий.

Она печатала страницу за страницей, пока не дошла до сцены, которая ее озадачила. Моника дважды перечитала текст, отложила рукопись и задумчиво посмотрела в окно. Потом взяла ручку, исправила несколько неуместных и неудачных, как ей казалось, слов, нарушающих общую гармонию словесной вязи, прочла вслух текст с исправлениями и осталась довольна.

Впервые она что-то изменила в его тексте, в уверенности, что это необходимо. Это был риск — не всякий автор с радостью относится к правке своего текста чужой рукой, иные же и вовсе считают редактора злейшим врагом… Но ведь Джефф не может не увидеть ее правоты…

Моника взглянула на часы: до обеда пока есть время, она успеет набрать еще пару страниц.

Мисс Стивенсон особенно любила обеденные перерывы. Они с Джеффом усаживались на террасе, ели оливки, спелые помидоры, хлеб — и разговаривали.

Они шутили и говорили обо всем на свете. Эти беседы были настоящей отрадой и все теснее сближали их. Благодаря такому свободному и непринужденному общению ее ум становился острее, а суждения — все более меткими, ей было легко, потому что с ним можно было говорить о чем угодно.

Моника была счастлива, что и Джеффу нравилось разговаривать с ней. Сначала они избегали личных тем, предпочитая обсуждать роман. Тут Джефф принимался импровизировать, описывая благодарной собеседнице характеры и поступки своих героев. Он чувствовал: Моника действительно понимает, что он хотел выразить теми или иными словами, поэтому уважал ее мнение и прислушивался к нему. Теперь он видел в ней не просто наемную работницу, молодую женщину, пусть и приятной наружности, печатавшую его рукопись, а интересного, умного человека.

Для Моники открылся новый мир. Большинство мужчин из ее окружения попросту льстили ей, богатой наследнице и дочери могущественного бизнесмена, говоря фальшивые комплименты и ухаживая за ней. А дружба с Джеффом была искренней и бескорыстной. Она сложилась на фундаменте взаимного уважения и приятия, совместной работы и чистой человеческой симпатии друг к другу.

Но Джефф не говорил о себе. Моника ничего не знала о его жизни до приезда в Испанию. Чем он занимался в Англии, с какими людьми общался? Есть ли у него семья? Был ли он женат? Все эти вопросы оставались без ответа. Моника не решалась задавать их, а он, охотно развивающий темы литературные, умолкал, как только беседа слишком близко подводила их к теме его прошлого.

Ему было тридцать четыре года, он был старше Моники на двенадцать лет. Где он вырос, в какой среде? Ведь есть же у него своя история, сюжет своей жизни? Ей очень хотелось побольше о нем узнать, но Джефф ничего не рассказывал. Он был откровенен только в том, что не касалось его личной жизни. Вот об истории Испании мог говорить сколько угодно, но не о себе.

Однако и Моника не хотела рассказывать ему о себе. Она боялась, что бескорыстная дружба, их искренние человеческие отношения могут не выдержать правды и сменятся… кто знает чем? Быть может, неловкостью, и тогда потеряется та прекрасная простота чувств, что их связывала, а быть может, и фальшью, лицемерием, в которых она тонула в своей прежней жизни… Нет, только не это. Внезапно распахнулась дверь, и Джефф, вне себя от ярости, ураганом ворвался в комнату.

— Кто вас просил переписывать мой роман? Что вы себе позволяете? — зашипел он.

Шокированная Моника чуть не грохнулась со стула.

— Вы о чем? Об этом абзаце? Но там…

— Это неслыханно! — продолжал греметь Джефф. — Мисс Стивенсон, вы тут работаете секретарем, не писателем. Это не помощь, а саботаж!

— Но в тексте потерялся смысл, там была ошибка, а я исправила… мистер Хантер.

— Я тоже мечтаю исправить свою ошибку! Какое несчастье, что мне пришло в голову нанимать вас в секретари. Вы не усвоили круг своих должностных обязанностей! — закричал он и вышел, хлопнув дверью.

«Вот тебе искренняя дружба, дурочка. Дружи с мужчинами и мечтай дальше…» — горестно подумала Моника.

Двадцать минут спустя она уже стояла перед Джеффом:

— Я увольняюсь. Отвезите меня обратно в деревню, если вас не затруднит.

— Моника, пожалуйста, послушайте…

— Нет!

— Я… я не хочу, чтобы вы уходили. — Голос Джеффа заметно потеплел за прошедшие двадцать минут. — Пожалуйста, простите старого осла!

— Но… — Моника взглянула на него с недоумением. Он был полон раскаяния, а вот только что бушевал, как вулкан. — Но вы так… так разозлились… просто пришли в ярость. О, Джефф!

— Я знаю, Моника, я виноват… простите мне мою несдержанность… Вы… ты нужна мне. — Он обнял ее с таким отчаянием, что ей стало трудно дышать. — Давай сядем, Моника.

Она медленно последовала за ним обратно на террасу и со вздохом опустилась на стул. Затем дрожащими руками вынула из кармана носовой платок и стала вытирать слезы.

— Значит, вот… вот каким ты можешь быть… ох, Джефф! — прошептала она.

Джефф не ответил. Он ходил по террасе взад-вперед, выпрямив спину и сжав кулаки.

Она понимала, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба — с кем, с чем?… Наконец он сумел с собой справиться и теперь просто стоял и смотрел на нее, и гнева на его лице больше не было. В глазах была только усталость.