Лия Аштон - Поцелуй среди песчаных дюн

— Мила…

Но она не слушала.

— Я не должна позволять ему причинять мне такую боль, но упорно продолжаю делать это. Я позволяла это долгие-долгие годы. Десятилетия. И по-прежнему подставляю себя под удар.

— Мила, это не твоя вина…

— Мне потребовалось слишком много времени, но я наконец-то извлекла урок из паршивого поведения отца: я заслуживаю большего. Заслуживаю того, чтобы мне отдавали приоритет, чтобы меня ценили и любили. И я не собираюсь мириться с иным отношением. От кого бы то ни было.

Себ наконец-то стал понимать, куда клонит Мила. Он перехватил ее решительный взгляд, чувствуя, как мучительно колотится сердце у него в груди.

— Скажи мне, если я перегибаю палку, но, даже если ты ответишь, что хочешь быть моим парнем, ты ведь явно не загадывал так далеко вперед.

Ты думаешь лишь о всякой чепухе: о том, чтобы лениво валяться на диване, о приятных ужинах, о барбекю с друзьями, которым ты представишь меня как свою девушку. Верно?

Себ молча застыл на месте, но Мила и так знала ответ.

— А что насчет всего остального? Что будет через три месяца? Через год? Мы будем жить вместе?

— Мила, я думал, нам нужно посмотреть, как будут развиваться отношения…

— А если мы съедемся, что дальше? Обручимся? Поженимся? Заведем собаку? Родим ребенка?

Он покачал головой:

— Я не знаю. И ты не знаешь. Мы не знаем — пока.

Себ чувствовал себя так, будто балансировал на грани пропасти, не в силах ступить никуда, кроме как за ее край.

— Конечно нет, — почти мягко произнесла Мила. — Но мы ведь можем знать, включено ли это в планы. Хотя бы самая туманная возможность этого? Помолчав, она добавила: — Итак, — просто чтобы все было предельно ясно — значится ли это в твоих планах? Со мной?

— Так нечестно, Мила. И двух лет не прошло, как я потерял Стеф. Последнее, о чем я думаю сейчас, так это о том, чтобы снова жениться.

— Я понимаю это. Я и не жду предложения в самое ближайшее время. Но как насчет остального? Дом, собака — ну, ты знаешь… Все то, что делают люди, когда отношения становятся серьезными.

Он и не думал об этом. Пятнадцать минут назад он и вовсе размышлял о том, как уйти от Милы навсегда.

— Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. — Это было все, что мог выжать из себя Себ, понимая, как жалко звучали его слова.

— Мне нужно услышать лишь «да» или «нет», Себ. Это нетрудно.

Но это было очень трудно. Для него и для нее. А отступать некуда — только в манящую пропасть. Мила заслуживала правды.

— Нет, — решился Себ. — Нет. Ничего подобного в мои планы не входит.

Он не мог так поступить. Больше никогда.

— Со мной, — уточнила Мила.

— С кем бы то ни было.

Она покачала головой:

— Нет. Именно со мной. Я — единственная, кто спрашивает тебя об этом.

Теперь Мила избегала смотреть ему в глаза. Она старательно изучала стену за его плечом, пол…

— Ты не понимаешь, Мила, дело не в тебе…

— О боже, Себ, ты сам себя слышишь? Естественно, дело во мне. Это всегда касалось меня.

Ее голос дрогнул, и это чуть не убило Себа. Но она не желала ничего слушать. А он не мог объяснить ей хоть что-нибудь. Разве она могла понять ту пустоту, от которой он пытался ее оградить? Почему она не понимала, каким великолепным было то, что уже их связывало? Зачем все осложнять, зачем разрушать это планами на будущее?

— Зачем ты это делаешь, Мила? Мы с тобой никогда не были вместе. Откуда ты знаешь, что хочешь всего этого? Прошло лишь несколько недель…

Мила наконец-то встала прямо перед Себом. Она вскинула подбородок, и он посмотрел в ее прекрасные глаза, обрамленные длинными ресницами.

— Не недель, Себ. Долгих лет.

— Лет?

— Еще до того, как ты поцеловал меня за серф-клубом.

Мила закрыла глаза и глубоко вздохнула, а потом неожиданно засмеялась.

— Я любила тебя с тринадцати лет. Просто чтобы ты понял — это была навеянная разгулявшимися гормонами подростковая любовь. Чуть позже это чувство стало платоническим — не без усилий. Но теперь…

— Любовь? — повторил он, потрясенный до глубины души.

— Да, — ответила Мила. — Любовь. Мне потребовалось время, чтобы осознать это, но в тот самый момент, когда я через свою витрину увидела, что ты стоишь на улице… я все поняла. И я захотела быть с тобой больше всего на свете. Если честно, я хочу разделить с тобой важнейшие моменты своей жизни. По-моему, это любовь, ведь так?

Себу нечего было сказать. Его разум лихорадочно пытался постичь суть признания Милы.

— И, раз уж я люблю тебя, я не собираюсь заниматься этим фарсом, легкомысленно развлекаясь и выслушивая бессмысленные речи о том, насколько ты плох в отношениях. Я не собираюсь быть с тобой, если единственно возможным исходом будет то, что ты причинишь мне боль. Мне надоело. Я сыта этим по горло. Моим отцом, Беном. Тобой. С меня хватит.

Если бы только он мог опровергнуть все, что сказала Мила! Если бы мог броситься к ней и притянуть ее в свои объятия — если бы мог сказать ей, он тоже ее любит, что он никогда, никогда не причинит ей боль…

Но все это не было бы правдой.

Он любил Милу. Любил всю свою жизнь. Но изменилось ли это чувство, эта любовь друзей детства? Любил ли он ее как женщину?

Так или иначе, это не имело значения. Главное, он не мог сказать Миле, что не заставит ее страдать. Не мог даже пообещать, что приложит все усилия, чтобы не допустить этого…

Он обязательно сделал бы ей больно. Это было неизбежно.

Когда-то он всем сердцем любил Стеф, но все-таки отмахнулся от нее. Подтолкнул к наркотикам. К смерти.

Он был неисправим. А Мила заслуживала большего.

— Прости, Мила, — только и сказал он.

А потом Себ ушел — потому что должен был уйти.

Он сорвался в самую глубину пропасти.

День рождения Стеф приходился всего за пару недель до Рождества.

Занятия Милы по гончарному делу закончились неделей раньше, но магазин все еще был забит до отказа, и часто Шери с Милой приходилось вдвоем справляться с не иссякавшим потоком клиентов.

У Милы не оставалось времени садиться за гончарный круг днем, и она стала работать допоздна. Ей удалось найти вазы для нового оформления витрины, но требовалось восстановить приемлемый размер запасов. Эта задача пришлась как нельзя кстати — хотя Мила была выжата как лимон.

Но, положа руку на сердце, она сомневалась, что без такой нагрузки смогла бы нормально спать. Если бы она не уставала настолько, что буквально падала на кровать и проваливалась в сон, ее мысли наверняка уносились бы к Себастьяну.

Она злилась, вспоминая его. Прошла уже неделя, а она все впустую тратила драгоценное время на Себа. В этом не было смысла.

Она поступила правильно. Она и раньше понимала, что нужно уйти, зато теперь точно знала, почему. И дело было не в том, чтобы избежать боли, и не в том, что ее могли отвергнуть.