Джеки Эшенден - Один шанс на соблазнение

– Да, хочу, – ответила Стелла. – Я выдержу.

Данте тяжело вздохнул, закрыл ноутбук и откинулся на спинку скамьи.

– Конечно, выдержишь. Как‑никак ты собиралась убить меня.

– Наверное, зря не убила, – холодно произнесла Стелла. – Это гораздо проще, чем разговорить тебя.

Данте издал глухой смешок.

– А ты жестокая, котенок. Ты же не выпустишь меня из своих цепких коготков, да?

– А с какой стати? Ты же меня не выпустил.

На этот раз он улыбнулся от души.

– Ладно. Итак, в Неаполе мы часто переезжали с места на место, – бесстрастно заговорил он. – Так как мать не могла удержаться на работе, она не могла платить за квартиру. Ей помогали ее приятели, которых она меняла одного за другим. Любимчиком у нее был один ублюдок по имени Роберто, напившись, он бил ее. Однако она все же любила его, и, когда я достаточно повзрослел, чтобы мешать ему вымещать на ней свое раздражение – а иногда и на мне, – она стала защищать его. После этого нам пришлось опять переехать – Роберто перестал давать ей деньги. – Данте сделал паузу. – Я пытался заставить ее бросить пить, – продолжил он. – Пытался заставить расстаться с Роберто. Я делал все возможное, убеждал, что она погубит себя, если не остановится, но ей не хотелось ничего менять. В конечном счете я поставил ей ультиматум: бутылка или я. Мне тогда было шестнадцать, я был достаточно взрослым, чтобы самому позаботиться о себе, хотя, если честно, я занимался этим с тех пор, как мы уехали из Милана. В общем, она ответила, что ничего бросать не собирается, а если мне это так не нравится, то я могу идти своей дорогой. Что я и сделал. – Он усмехнулся. – Я рассчитывал, что мать побежит за мной. Что она передумает. Но она не передумала. Целых полгода о ней не было ничего слышно, а потом мне позвонили из больницы и сообщили, что она в реанимации с травмой головы. Они с Роберто всю ночь пили, а потом она упала и ударилась головой. – У Данте на скулах заиграли желваки. – Я провел месяц у ее кровати, наблюдая, как мать медленно умирает. Она так и не пришла в сознание и ушла, не зная о том, что я вернулся. Я так и не спросил у нее, зачем она таскала меня с собой по всей Италии, хотя на самом деле предпочитала мне бутылку. Или почему она не бросила пить, даже когда я умолял ее об этом. Она просто умерла и оставила меня ни с чем.

У Стеллы спазм сдавил горло – настолько сильно она сопереживала Данте.

– Теперь ты знаешь, котенок, – добавил он, – за кого выходишь. За человека без родины. Без корней. За того, кто ушел от проблем, а не решал их, потому что так было проще.

– Ты винишь себя, – не подумав, проговорила Стелла. – Ведь так?

– За то, что она умерла? Нет, естественно, нет. Она сама выбрала свой путь. Я к этому не имею отношения.

– Если ты веришь в это, тогда почему воспоминания так злят тебя?

– Злят? Я не злюсь. – Данте рассмеялся, но в его смехе не было веселья. – Тогда бы это означало, что мне не плевать. А мне плевать.

Для Стеллы было очевидно, что он лжет. Естественно, ему есть до этого дело.

– Тебе не плевать. – Она погладила его по щеке. – И в этом вся проблема, верно? Ты принимаешь это слишком близко к сердцу. И я хочу помочь тебе так же, как ты помог мне.

Улыбка исчезла с его лица.

– Не трать на меня силы, котенок. Это будет ошибкой.

– Ты то же самое будешь говорить своему ребенку, когда он скажет, что любит тебя? Что это ошибка? Что любить тебя не надо?

Стелла знала, что это удар ниже пояса.

– Не надо использовать нашего ребенка, чтобы манипулировать мною, – мрачно произнес Данте.

– Я и не использую. Мне безразлично, что ты чувствуешь ко мне, но мне нужно быть уверенной, что ты будешь любить нашего ребенка.

«Лжешь. Тебе не безразлично, что он чувствует к тебе».

Она прогнала эту мысль.

– Ты действительно допускаешь, что я могу не любить его?! – возмущенно спросил Данте. – А кто, как не я, предложил тебе выйти за меня? Почему, как ты думаешь, я покупаю для нас дом?

– Ты делаешь все это, чтобы позаботиться о нас. Но любовь – это совсем другое, и ты это отлично знаешь.

– Любовь? – процедил он. – А при чем тут любовь?

Данте категорически отказывался говорить о такой пустой штуке, как любовь. Он уже дал Стелле больше, чем хотел, больше, чем кому‑либо на свете, в том числе и брату. Он никогда не ощущал в себе необходимости быть искренним с другим человеком только потому, что этот человек был искренен с ним.

Только вот было в ее открытом и прямом взгляде нечто такое, что вызывало у него потребность ответить ей такой же открытостью и искренностью. Да, ему было дело до матери, даже когда ей от него ничего не было нужно. Она игнорировала все его усилия, отвергала все его предложения о помощи. Но он упорствовал, и тогда она заявила, что, если бы он на самом деле любил ее, он оставил бы ее в покое. Будучи при смерти, она и тогда не приняла его помощи.

А вот Стелла приняла, позволила позаботиться о ней. Она вообще ни в чем ему не отказывала. Он дал слабину, согласившись рассказать ей о своей жизни с матерью, однако его надежда на то, что этим все и закончится, не оправдалась.

– О чем конкретно ты меня просишь? – абсолютно спокойным тоном сказал Данте. – Чтобы я упал на колени и признался тебе в любви? Если ты этого хочешь, мне придется тебя разочаровать.

– Знаю, – произнесла Стелла с таким достоинством, что ему стало стыдно. – Речь не обо мне. Речь о нашем ребенке.

Неожиданно в Данте вспыхнул гнев, тупой и жаркий.

Он не желает говорить о любви! Он даже думать об этом не желает!

Любовь – это когда мать швырнула ему в голову стакан за то, что он вызвал ей скорую. Любовь – это ее угрозы сдать его в полицию за то, что он поколотил Роберто. Любовь – это ее слова о том, что она сыта им по горло и что ему пора убираться прочь. Любовь – это ее смерть на больничной койке, когда она, так и не придя в сознание, лишила его последней возможности поговорить с ней.

– У нашего ребенка будет все, что я в состоянии ему дать, – сказал Данте. – Называй это как хочешь.

– А если он или она захочет твоей любви?

– Я не стану мешать.

– Но ты хоть как‑то ответишь на их любовь?

Слова впились в него, словно рыболовный крючок, и очень больно рвали душу.

– А надо?

Данте подумал о том, чтобы затащить ее в постель и ласками вынудить оставить в прошлом все то, что и должно там оставаться. Такое, например, как сознание, что, вероятно, он смог бы спасти мать, если бы не ушел. Что она не умерла бы.

«Это ты виноват».

– Это не ты говоришь.

– С чего ты взяла? Ты же меня совсем не знаешь.

– Ошибаешься. – Она опять нежно погладила его по щеке. – Я знаю, что тебе важен наш ребенок. Я знаю, что ты желаешь ему добра. Я знаю, что ты заботишься обо мне, несмотря на то что я пыталась убить тебя. И я знаю, что ты злишься. Ты очень‑очень сильно злишься на свою мать. У тебя есть на это право. Ты нуждался в ней, а ее не было рядом, и ей нет оправданий. Никаких.