Алексей Борисов - Приключения чувств, или Три истории про любовь

– Ирина, чай же хотели еще попить! – и только когда за ней захлопнулась дверь, и я проводил взглядом в окно до ближайшего угла ее зябкую спину в демисезонном пальто, сообразил, что ни за что, ни про что обломал девчонке свидание.

Потянулись смурые дни ранней весны. Тусклые, пронизанные ощущением утраты, сначала – почти незаметным, потом всеохватывающим. Надо же, был маленький, уютный мирок, в котором мне отводилась приятная и даже почетная роль доброго домового, старого ворчуна, хранителя мимолетного счастья, а я одним неудачным движением все разрушил. Идиот старый! Устроил экспромт! Не умеешь шутить, не шути…

Вновь, как в декабре, начал слоняться перед занятиями и после по университетскому двору. Понурый, как побитый пес, хлюпая талой водой в старых текущий ботинках. Сморкаясь, кашляя и чихая. Встречая насмешливые взгляды каких-то девчонок, может быть, тех самых, которых зимой выгуливал на лыжах по заснеженному лесу. Тогда у меня даже на хватило соображаловки запомнить как следует их лица, поинтересоваться именами – вечный растяпа! И сейчас они хихичут надо мной, и не подойдешь, не спросишь про Ирину!

Да и что спросить? Почему она ко мне больше не приходит? А с какой стати она должна ко мне, старому обалдую, ходить? Она делилась со мной своей щедрой радостью, своей молодостью, своим юным восторгом, а мне вздумалось над ней поиздеваться. Вот и получил!

И нечего отираться возле университета. Везет лишь единожды, и птица счастья два раза подряд на один и тот же шесток не садится.

…Вновь Ирина забежала ко мне только недели через три. Занесла недорогой вафельный торт, была неестественно оживлена. У меня сразу сложилось чуточку тревожное предчувствие, и не из-за того, о чем она, как я догадывался, будет просить, а из-за чего-то другого.

Пили чай, Ирина много смеялась. Где-то на середине второй чашки, состроив уморительную гримаску и стрельнув глазками, она с уклончивым вызовом бросила:

– Ну, как у тебя с этой… 90 на 60 на 90?

– Какие 90, Ира, могут быть в моем возрасте? – торопливо забормотал я, стремясь как можно скорее замять ту историю. – Неужели ты не поняла, что я шутил?

– Так я и поверила! Шуточки же у тебя, – и она перевела разговор на приближающуюся сессию, на «преподов»; я переспрашивал, пытаясь с искусственно возбуждаемым интересом вспомнить, кто из знакомых ей педагогов учительствовал еще в мои студенческие годы, как они сейчас?

Потом Ира стала собираться, начала подкрашивать губки, я встал, чтобы мыть посуду. Помню, продолжал рассказывать ей про то, как прикалывались друг над другом в шабашной бригаде, когда я только-только начинал осваивать профессию «забулдыги с «северов»: мазали по ночам мордасы зубной пастой, прибивали шлепанцы к полу – «как пошел, так и упал».

И в это время она неожиданно и совершенно беззвучно подобралась ко мне сзади, прильнула к спине, обхватила руками, запустила ладошки под рубаху:

– Ого, экий ты мохнатый, мой большой северный медведь! – и я вдруг почувствовал, какие у нее упругие, ощутимо весомые сосцы, и что она буквально буравит мне ими спину, при каждом движении обдавая импульсом своего тепла. – Неудивительно, что на тебя вешаются всякие 90 на 60 на 90!

– Ирка, ты что?! Да никто не вешается, пусти! Я же посуду мою! – а она жалась все сильнее и хриплым шепотом вливала слова в ухо:

– Твоя маленькая хищная росомаха пришла к тебе с заключительной просьбой, о мой большой полярный медведь! – жар охватил череп, выворачиваясь, я расплескал воду, опрокинул табуретку:

– Что? Что? Говори!

– Ничего особенного, – Ирина покорно отступила. – Просто надо помочь одному очень славному человечку…

– Это кто же?

– Моя подруга. Ей страшно не везет с парнями. Не то, чтобы страшненькая… Но завтра у нее будет последний шанс… А мы с тобой тем временем сходим на оперетту. Ты ведь любишь оперетту?

– Какую оперетту? – до меня все еще доходил смысл сказанного ею, конечно, не про оперетту, а про подружку.

– “Сильва”. Известные московские артисты едут в нашу глухомань косить капусту. У меня как раз два билета, – я пытался протолкнуть ком в горле. Они что, хотят превратить мою берлогу в притон какой-то? Проходной двор?

Наверное, мои мысли отразились у меня в глазах. Во всяком случае, Ирина совсем по-детски надув губки, обиженно протянула:

– Мой большой северный медведь! Неужели ты не хочешь сходить со мной в театр? А я так мечтала! – она вновь подобралась ко мне, подняла руки, поправляя на мне вздыбленный ворот рубашки, и чуть-чуть вращала при этом туловищем вокруг позвоночного столба, совсем как девочка-третьеклассница, читающая стихотворение, и я отчетливо видел, как, вычерчивая напряженными сосками зигзаги с исподней стороны блузы, тяжко покачиваются ее груди – нынешнее поколение светских львиц внедряло моду на пренебрежение нижним бельем. – Ну, я тебя очень-очень прошу!

– Ирина! – мой голос совершенно неожиданно сел. – Если я когда-то и позволял тебе, – начал было сипло выговаривать, – то это вовсе не значит, – и тут до меня дошло, что эта ее просьба – мой последний шанс, что если я буду и дальше кочевряжиться, то она просто уйдет и я действительно ее больше не уижу. И, в конце концов, какое мое собачье дело, кто, с кем, где, в какой позе, если она – моя доченька – в это время будет рядом со мной?

Да и что, я – такой блюститель нравственности, что не могу уступить, когда меня так просит? Словно разбуженный внутренним толчком, внезапно перевел разговор совершенно на другие рельсы:

– Ирка, но ведь эти билеты – целое состояние! Я же не могу так просто, как какой-нибудь альфонс… Я и так… ты мне столько всего… И этот музыкальный центр…

– Ерунда! Не грузись! Кому нужно, тот и платит! Только чур, если уж ты идешь со мной, то одевать тебя я буду сама! У тебя есть парадный костюм с галстуком? – она в мановение ока превратилась в строгую классную наставницу, допрашивающую нерадивого прогульщика.

– Нет у меня костюма. И галстука тоже. И никогда не было. Обходился свитером.

– Ничего. Я одолжу у отца. Вы примерно одного роста, – Ирина еще раз смерила меня взглядом и с придыханием повторила: – Мой большой северный медведь!

Наши сборы в театр на следующий день начались едва ли не сразу после обеда. Ирина действительно принесла отцовский костюм, и мне раз пять пришлось примеривать его. В перерывах между примерками она что-то подкалывала булавками и с деловитым видом ковыряла то пиджак, то брюки иголкой с ниткой, хотя, как я заподозрил, наблюдая за ее манипуляциями, шить она не умела. Потом бесконечно меняла галстуки, добиваясь одного ей понятного сочетания с костюмом, рубахой и бородой. Уже минут через сорок я готов был взвыть, рухнуть на кровать и плюнуть на все оперетты вместе взятые, но моя мучительница твердо пресекала все появления слабости: