Эсси Саммерс - Розы в декабре

Фиона засмеялась:

— Ну нет, Англия сегодня такая как есть благодаря ей, и ее отцу, и матери, и всем тем, кто предшествовал им, но... но это были жестокие времена, и творилось много несправедливости.

— Дядя Эдвард, ты сегодня хотел почитать нам стихи из новой книги. Ты обещал. Мы тебя давно уже не слушали.

— Да ведь ваша гувернантка вам уже читала. Но если хотите, я не против. Это сборник поэзии из журналов. Подборка неравнозначная, но есть много хороших произведений. Я просмотрел.

Фиона знала, что эту любовь к чтению вслух привила им Рангимарие. «Правда, никто не может сравниться с Рангимарие по мастерству чтения, — как-то сказал Эдвард. — Язык маори удивительно музыкальный; в нем так много гласных звуков. Он весь звенит и журчит, как ручеек среди камней. Но даже когда Рангимарие читала свою прозу на английском, она звучала как поэзия — такая она была ритмичная».

Этот вечер в кругу семьи был такой замечательный. Каждый Кэмпбелл брал у другого книгу, быстро перелистывал еще не зачитанные хрусткие страницы, чтобы найти то, что ему хотелось бы всем прочитать.

— А мне вот это нравится, — заметила Виктория. — Оно мне сразу бросилось в глаза:

Я внемлю пенью птиц в рассветный этот час,

Когда весь мир лучами золотится;

Я слышу песнопения дрозда,

В спокойствии сходящей ночи;

И возношу благодарение ручьям,

Журчащим в дебрях сумрачного леса,

Жужжанью пчел и благовесту сел,

В субботу нас зовущему к вечерне.

...Мне любо все, но сердце так и бьется,

Когда твой нежный голос раздается.

Фиона сидела, боясь пошевелиться. Сейчас она проснется, и этот кошмар кончится. Эти строки посвящены Иану; она написала их давным-давно на усыпанной палыми листьями лесной прогалине на границе между Англией и Шотландией, а потом их опубликовали в английском журнале. Иан был в восторге. Она написала эти стихи, тоскуя по его голосу, в ожидании того дня, когда они снова будут вместе,

— Мне очень нравится, — сказала Элизабет. — Особенно о благодарении поющим в дебрях сумрачного леса. Чье это?

Фиона затаила дыхание. Эдвард посмотрел подпись под стихотворением:

— Некая Фиона Макдоналд... надо же, ваша тезка.

Он ждет, что она посмотрит. Надо себя заставить. Надо смотреть как ни в чем не бывало. Посмеяться над редкостным совпадением и бросить небрежно: «На границе это не такое уж редкое имя». Она встретилась глазами с Эдвардом, но слова застряли в горле. Она почувствовала, как слезы предательски подступают к глазам, вскочила на ноги и бросилась на заднее крыльцо, схватив с гвоздя куртку и шарф Эдварда. Уже когда она выскакивала за дверь, ей показалось, что его кресло скрипнуло. У нее точно крылья выросли. Она помчалась наугад, но ноги сами вели ее на Фионину горку, туда, куда бабушка Эдварда, мучимая тоской по городской жизни, по близким, по голосам подруг, приходила выплакивать свою долю и билась за жизнь. Там Фиона рухнула на мягкую подстилку из сосновых иголок и позволила себе выплакать свое горе.

Здесь и нашел ее Эдвард. На этом сосновом ковре звук шагов глох, и она поняла, что он рядом, только тогда, когда увидела его. Она присела. Он стоял, глядя на нее сверху вниз, затем опустился рядом и взял ее руки в свои:

— Простите, Фиона, ради Бога, простите. Мне и в голову не пришло, что это ваше стихотворение.

Она молчала, да и что тут было говорить. Эдвард подождал, пока она немного успокоится.

— Мы совершаем ошибки и дорого платим за них, правда ведь? Думаю, что это была ваша идея — гульнуть последний раз. Вам и в голову не могло прийти, что вас застукают... вы поссорились... а он в отместку женился на вашей лучшей подруге. А вы все еще любите его, так ведь, Фиона?

— Ничего подобного, — горячо, пожалуй, чересчур горячо возразила она. — Я плачу оттого, что лишилась всех иллюзий. Все мои грезы были связаны с Ианом, никого больше у меня не было. И я не знаю, совершенно не представляю, как построить свою жизнь без него. Иногда мне приходится ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что я не сплю, а действительно здесь, в снегах, в низинном краю. А вовсе не в тропиках, без телефона, без дорог. Даже Гамиш пропал для меня. Я больше не могу поехать в Африку.

Эдвард без слов заключил ее в свои объятия. Это был чисто мужской жест утешения, понимала Фиона, ничего личного — ведь Эдвард презирал ее. Но, несмотря на свой суровый вид человека, привыкшего всю жизнь бороться с силами природы, Эдвард был человеком полным сострадания. И потому она осталась, не в силах бежать. Эдвард захватил свой пастушеский плед, и она зарылась в него, согреваемая его теплом и силой.

Фиона очнулась, лишь услышав голос Эдварда:

— Пора идти. Дома хорошо. Я отослал детей в постели и разрешил им почитать часок. Они не будут приставать с расспросами. Я сказал, что вы посвятили это стихотворение другу, которого любили давным-давно. Они славные ребятишки. Им этого оказалось достаточно, чтобы еще больше зауважать вас. А теперь пойдемте. Здесь есть дорога прямо через Фионину горку. Вы по ней не ходили. Хорошо, что на вас толстые ботинки. Вы знаете что-нибудь о наших южных звездах? Я по дороге вам их покажу.

Ночь была ясная, и Млечный Путь сиял особенно ярко. Лишь небольшие облачка местами скрывали его. У них под ногами, в ясной глади озера, слабо мигали отражения звезд. Здесь, в «Бель Ноуз», был совсем другой мир, напрочь отрезанный бездорожьем от внешнего. Воздух был густой, как вино. Ветки лиственниц и кусты нгайо искрились от инея, словно унизанные драгоценными алмазами. Все казалось волшебным в этом мире.

— Интересно, — проговорил Эдвард, — при нашей жизни доживем мы здесь до дороги? Мама всегда мечтала об этом.

При нашей жизни. В местоимении «нашей» было что-то интимное. Так ей, во всяком случае, казалось, хотя к ней это отношения не имело. Правда, они с Эдвардом одного поколения. И вдруг Фиона поймала себя на странном чувстве, вернее, потребности, связывать себя с будущим «Бель Ноуз».

Они стояли на вершине самого дальнего холма, с которого открывался вид на озеро в сторону поселка Ванака. Там светились огни одиноких жилищ, и объемлющая их темнота создавала иллюзию близости.

— Вы чувствуете себя так одиноко в этой глуши, Фиона?

— Да нет, — с удивлением повернулась она к нему. — Я только что подумала, что, когда видишь эти огоньки, кажется, что соседи близко. Глушь меня совершенно не пугает, нам здесь так весело, мы живем как одна семья. Меня... меня это даже крепко держит.

Он внимательно рассматривал ее при свете луны. Насколько далека была она сейчас от той вызывающе разодетой красотки из ночного клуба. Они молча дошли до дому, но это было приятное молчание.

На следующее утро Эдвард сообщил, что должен покинуть их на пару дней. Фиона остолбенела. Это так не вязалось с положением дел на ферме «Бель Ноуз».