Барбара Картленд - Люби меня вечно

— Черт побери! А кого ты еще ожидаешь?

— Ты разбудил Жана, — пожаловалась женщина, — а он только что уснул, впервые за всю ночь!

— К черту этого горлопана! Если он и дальше будет так орать, нам и самим не сомкнуть глаз!

Эме слышала, что женщина тщетно пытается успокоить ребенка.

— Спускайся! — грубо приказал Франсуа. — Мне пора на работу, не мешало бы перекусить.

— Но в доме нет ничего, кроме кусочка хлеба, — со слезами в голосе ответила женщина.

Эме услышала, как скрипит деревянная лестница у нее под ногами.

— Иди посмотри, что я тебе принес, — произнес Франсуа не без грубого юмора.

Женщина вскрикнула.

— Кто это?

— Паршивая аристократка! Нам велено держать ее здесь до дальнейших распоряжений.

— Держать здесь? Ты что, спятил? Как мы можем держать кого-то? Пока она не умрет, что ли? Или она уже мертвая?

— Конечно, нет, — сердито ответил Франсуа. — По крайней мере еще несколько минут назад она была вполне живая. Нам приказано пока не давать ей умереть.

С этими словами мужчина пересек комнату и грубо сдернул плащ с головы Эме. Какое-то время девушка, не в силах подняться, только смотрела на склонившиеся над ней странные лица. В комнате было почти темно: только огарок свечи, воткнутый в бутылку, горел слабым, неверным, дрожащим от сквозняка огоньком.

Комната была маленькая и невероятно убогая. Посередине стояли стол и два сломанных стула; в буфете громоздились сковородки и кастрюли, а деревянная лестница вела, вероятно, в мансарду. Лица людей, которые рассматривали Эме, показались ей невероятно грязными и отвратительными.

Тот, кого женщина называла Франсуа, был небрит, с длинными, почти до плеч, грязными черными волосами и с огромным свежим шрамом во всю щеку. Рана придавала его лицу зловещее выражение. У него были толстые влажные губы и тяжелые набрякшие веки.

Его жена, истощенная, с редкими растрепанными волосами вокруг бледного, совершенно бескровного лица, на котором темные глаза казались горящими углями, с гнилыми кривыми зубами, показалась Эме еще не старой, хотя фигура женщины расплылась от частых беременностей и родов.

— Кто вы такие? — спросила Эме. — Зачем вы притащили меня сюда?

— Заткнись, — хрипло произнес Франсуа, сплюнув на пол, — все равно ответа не дождешься.

Эме с трудом поднялась на ноги и нетвердой походкой подошла к столу.

— Умоляю, скажите, зачем меня сюда привезли. Уверяю вас, мой покровитель, герцог Мелинкорт, заплатит за мою свободу любую сумму. Давайте я напишу письмо, и вы отнесете его к нему.

— Я же тебе велел не задавать вопросов, — грубо оборвал Франсуа пленницу. — Мне приказано привезти тебя сюда, и все тут! А никаких денег от твоего герцога мне не нужно! Долой тиранов!

— Тише! — остановила его женщина. — Неизвестно, кто может услышать!

Мужчина отхлебнул из горлышка бутылки и встал.

— Ты права, Рене. Пойду-ка я, пока не наговорил лишнего!

— А что прикажешь мне делать с этой? — Женщина заскорузлым пальцем ткнула в сторону Эме.

— Она тебе не помешает, — ответил Франсуа и достал что-то из шкафа. Эме в ужасе отшатнулась и попятилась, пока не уперлась спиной в стену. Ее мучитель рассмеялся. Дерзкие, жестокие глаза разглядывали испуганное лицо жертвы, ее растрепанные волосы, смятое и разорванное платье.

В руке Франсуа держал тяжелый острый кол, длинной цепью соединенный с коваными кандалами. Тяжелым кирпичом он забил кол в стену почти целиком. Потом он протянул руку и с силой схватил девушку за ногу. От грубого прикосновения его грязной руки ей едва не стало плохо. Она почувствовала сквозь тонкий кружевной чулок ледяной холод железа. Щелкнул ключ, и пленница оказалась на цепи.

— Ну вот, теперь она уж от тебя не сбежит, Рене!

— А что прикажешь делать, если придет кто-нибудь из соседей?

— Не впускай их. Ты знаешь, мы должны подчиняться без разговоров.

— А чем прикажешь ее кормить, если в доме пусто, а денег ты мне не давал с пятницы?

— Кормить ее? Да пусть голодает. Нам приказано держать ее здесь до получения дальнейших распоряжений. Вот и все!

Франсуа снял с гвоздя кепку, напялил ее и, добродушно помахав жене, вышел. Эме медленно сползла на пол и скорчилась у стены, впав в забытье.

Когда она вновь открыла глаза, женщина внимательно смотрела на нее, подперев рукой голову и не обращая внимания на крик ребенка.

— Ты была вечером на празднике? — наконец с любопытством спросила она, и теперь ее голос казался менее враждебным.

— Да, во дворце Трианон.

— На празднике у королевы?

— Да.

Женщина с яростью плюнула на пол, как только что делал ее муж.

Ее враждебность снова вернулась.

— Вся наша нищета — из-за королевы, — заговорила она через некоторое время. — Деньги из государственной казны идут на ее наряды и драгоценности, на украшение ее дворцов, на уход за ее садами. А мы, французы, голодаем! Наши дети умирают с голоду, а она только смеется и покупает все новые драгоценности и наряды. — Несчастная темная женщина словно зазубренный урок повторяла внушенные ей кем-то фразы.

— Ты разговаривала с королевой? — В голосе женщины вновь зазвучало любопытство.

— Да, вчера вечером я разговаривала с ее величеством. И уверяю, она вовсе не такая, как вам рассказали.

— Все знают, какова она, — со злостью отрезала женщина. — Спроси любого, только, конечно, не своих проклятых аристократов. Они тоже наживаются за счет бедных. Ты спроси тех, кто работает, как мой муж, спроси женщин, которые страдают, как я. Они скажут, кто виноват в наших бедах.

Эту минуту крик ребенка наверху стал таким пронзительным, что мать поднялась, вскарабкалась по лестнице и исчезла в темноте мансарды.

Эме заметила, что уже наступило утро. Вставало солнце, сквозь грязные разбитые окна сочился тусклый свет. При утреннем свете комната казалась еще более убогой. Стены потрескались, штукатурка обвалилась, повсюду проступала плесень. Потолок почернел от копоти. От запаха грязи и нечистот было трудно дышать.

Внезапно из темного угла выскочила крыса, подбежала к столу в поисках остатков пищи, а потом исчезла где-то за камином. От страха девушка вскрикнула. Хозяйка через минуту спустилась по лестнице с ребенком на руках.

— Бесполезно кричать, все равно никто тебе не поможет. А если будешь шуметь, то Франсуа, когда вернется, заткнет тебе рот! — грубо предупредила она.

— Но я просто испугалась крысы. Она спряталась вон там, за камином.

— Да, их здесь сотни, — ухмыльнулась хозяйка. — Одна несколько дней назад укусила Жана, когда он лежал возле огня. Может быть, потому он так и плачет. — Впервые на ее лице появилось выражение нежности.

Взглянув на мальчика, Эме увидела, что он очень некрасив, бледен и ужасающе худ. Маленькое личико казалось старческим, словно неживым.