Бернет Воль - Холодный ветер в августе

Почему она вообще вышла за него замуж? «Представитель артиста.» Агент.

— Кто его знает, — сказала она вслух. — Кто его знает, черт возьми?

Они жили вместе, если это можно было назвать совместной жизнью, напомнила она себе, ровно два месяца.

Должно быть, я была пьяна или одинока. Или и то, и другое. А-а — она пожала плечами. Какая разница, почему она вышла за него замуж.

Наверно, потому, что мне было его жалко. Глупо, не правда ли?

Тогда почему я позволила ему уговорить себя на недельный контракт в Ньюарке? Почему я должна его выручать? Я что, обязана ему?

Ну, конечно, это еще не решено, напомнила она себе. Я не обещала ему, что я это сделаю. Я сказала, что подумаю.

Однако в глубине души она знала, что ей придется связать себя этими обязательствами. Смутные мысли, образы бегства пронеслись у нее в голове. Она всегда может уехать из города. Может заболеть. Может…

Почему она должна ломать заведенный порядок? Она почувствовала, что злость вновь растет. Почему она должна ломать эти три драгоценных месяца, чтобы в течение недели работать в бурлеске? Мысленно она произнесла эти слова с крайним раздражением. Это все для нее уже позади. Она звезда. Она не выступала в бурлеске уже три года. Нигде, кроме фешенебельных ночных клубов и больших отелей.

Это было бы… Она поискала слово. Деградацией, черт побери!

Ну и что из того, что он попался? Ну и что из того, что девочка его бросила? Если он должен выполнять условия контракта, это его дело. Ну и что, что он кончен, как агент. Он все равно был вшивым агентом.

Неожиданно она обнаружила, что расхаживает по комнате, и остановилась. Почему я чувствую себя такой несчастной?

— Успокойся! — сердито сказала она себе. — Черт с ним со всем. Сейчас же успокойся.

Выступление должно состояться через пару месяцев. Тем временем Гарри, возможно, найдет кого-нибудь другого, чтобы заткнуть эту дыру. Он может найти какую-нибудь другую звезду, которая будет с ним работать. Зачем беспокоиться об этом сейчас?

Он говорил так, как будто бы он в ужасе, подумала она. Как будто бы он стоял на коленях. Она улыбнулась.

Сегодня Вито тоже стоял на коленях. Поднимал ее шпильки, стоя на коленях. Он был неотразим. Она вновь улыбнулась и вспомнила, как наступила ему на руку. Это должно было бы раззадорить его, подумала она. Он не знал, как близко…

Боже! Она остановилась и подошла к зеркалу.

Я горю, мальчик.

Она отвернулась, не в силах глядеть на свое отражение в зеркале. Это смущало ее. Как будто ее поймали… Но она не могла закончить мысль.

Так помоги же мне, Господи, я горю. Сгораю. Я хочу его сейчас. Прямо здесь, на ковре, на полу. Она сглотнула. Выражение ее собственного лица удивило ее. Это было серьезное лицо, злое хмурое и в то же время робкое, испуганное. Она выключила свет и пошла в ванную. Приняла снотворное и затем вернулась в спальню.

Сидя на краю постели, она начала расчесывать волосы — медленно, энергично. Это занятие успокоило ее.

А почему бы и нет? Она обнаружила, что слова как-то находятся. Почему и нет? Возможно, он девственник. Даже определенно. Должен быть. Она может поспорить.

Она бы разрешила ему положить голову к ней на колени — и мысленно почти ощутила теплую тяжесть его головы у себя на коленях. Она бы положила руку на его щеку, затем ее пальцы соскользнули бы к его горлу…

Подожди, сказала она себе. Кому это надо? Он же мальчик, ребенок. Неловкий, порывистый, истеричный. Кому это надо…

Но как только она вызвала в воображении образ Вито — неопытного, перевозбужденного, исступленного юного любовника, она поняла, что от этого он вовсе не кажется менее желанным. Наоборот, это заставило ее еще больше захотеть его.

Именно это и привлекало ее больше всего. Она поняла: Это был бы акт насилия. Но особого насилия. Не грубого, ужасного, жуткого. А медленного, нежного, ласкового, тонкого насилия, столь искусного и столь коварного, что это было бы насилие не только над телом, но и над умом.

Едва представив это, она уже это почувствовала. Она почти ощущала движение его крови, боль в его костях, исступленное желание дать и незнание, как это сделать, последнее изнеможение…

А потом она приласкала бы его, стерла бы пот с его век и разрешила бы ему отдохнуть, уткнувшись лицом ей в грудь. А затем медленно, нежно, воркуя с ним, лаская его, она бы вновь воскресила его.

Она знала, что он должен был бы чувствовать. Она почти ощущала, как тяжелеет ее плоть — так должна была бы тяжелеть его. Она почти ощущала…

Внезапно она остановилась. Ей пришла в голову новая идея.

Она могла бы также стать ему матерью. Ему нужна мать. Боже, подумала она, как этому ребенку нужна мать. Он жаждет матери.

Эта мысль наполнила ее удовольствием. Она могла бы всему его научить. Она так много знает. Не только о том, как трахаться. Она раздраженно отбросила эту мысль. Но она могла бы его научить, как одеваться. Как есть. Он бы приходил к ней со своими вопросами, со своими проблемами. И она бы все ему объясняла. Без вранья. Прямо. Она бы все объясняла самым тщательным образом.

А он бы слушал, улыбался, был благодарным. А затем она ложилась бы с ним в постель и играла с ним, возбуждала бы его до тех пор, пока бы совсем не измучила его, а затем она бы освободила его, расслабила бы его. А потом он бы засыпал, касаясь ее груди своими юными красивыми губами и этими длинными черными ресницами.

И он бы принадлежал ей. В любое время дня и ночи. Ей.

Сейчас она чувствовала себя очень усталой. Она села перед туалетным столиком и посмотрела на себя в зеркало.

— Ты дура, — сказала она убежденно. — Чертова тупая дура. Ты лишилась своего проклятого ума.

Но это ничего не меняет, подумала она. Она знала, что ей делать. Это произойдет. Она хотела, чтобы это произошло. Почему нет? — еще раз спросила она себя. Нет ответа. Она пожала плечами. Она чувствовала, как снотворное согревает ее, предъявляя права на ее мускулы и нервы. Положила голову на подушку и через несколько секунд уснула.

В начале одиннадцатого утра у локтя Алессандро Пеллегрино зазвонил телефон. Он без энтузиазма посмотрел на телефон и позволил ему прозвонить еще трижды, прежде чем поднял трубку. Звонок мог разбудить сына, спящего, симулирующего сына. Пора бы уже. Алессандро скучал и чувствовал себя одиноким. Звонок также означал — а что он еще мог означать в воскресное утро? — какие-то тревоги, может быть, неприятность. Алессандро боролся с искушением плюнуть на звонок и выскользнуть за дверь. Он бы так и сделал, если бы в конце концов не пришлось отвечать Вито, а значит, иметь дело с любым несчастьем, какое бы не случилось. Это, подумал Алессандро, было бы низко. Несправедливо. Он осторожно снял трубку.