Марина Юденич - Доля ангелов

Пятая ступень. Холодно. Откуда ни возьмись — мелкие брызги. Жалят лицо — коротко, влажно. Дождь? Как же так? Оттуда, снизу, из парка? Снизу — вверх? Невообразимо. Огонек свечи едва теплится, прибитый каплями дождя. Тень тает. Сгущается полумрак.

Шестая ступень. Неожиданный порыв ветра. Такой сильный, что едва сохраняю равновесие. Неосторожное движение, и, задетый ногой, срывается вниз маленький плафон. Увлекает свечу. Стремительный росчерк умирающего огня на стене — как предсмертный крик, короткий и страшный.

Седьмая ступень. Ветер ураганной мощи. Звезды. В черном небе — яркие, пронзительные огни. Не понимаю… Если парк у подножия, то где же деревья? Им бы сейчас шуметь надо мной, трепетать под напором ветра. Нет деревьев. А небо распахнуто. Близко подрагивают звезды, будто вправду дотянулся ветер. Треплет жестко, как мокрую листву. Странно. Страшно.

Ничего не понимаю.

Небо? Ветер? Звезды?

Значит, все-таки высота?

И — падение?

Нет. Не хочу. Не верю.

Но кончается Лестница. Дальше ступеней нет. Пустота.

И кажется, я понял.

Утро приходит в положенный срок.

Бледный рассвет заглядывает в окна и удивленно пятится, отступает, путаясь в кустах сирени.

Клочьями прохладной дымки цепляется за ветки.

Недоумевает.

В доме — иллюминация.

Ярко сияют бра в холле, парадная люстра в гостиной, тяжелые мраморные светильники на стенах, вдоль лестничного пролета.

Даже в спальне — ослепительный свет. И отдернуты шторы.

Будто не было ночи. Только вечер. А потом сразу — утро.

Забавно. Но факт.

Поздним вечером накануне я возвратилась домой. Бережно, как ребенка или огромную ценность, на которую к тому же могли посягнуть в любую минуту, прижимала к груди тонкую картонную папку.

Допотопную. Канцелярскую. Перехваченную толстой грубой тесьмой.

Дальнейшее — провалилось в памяти. Ухнуло безвозвратно.

Остается только предполагать.

Предполагаю.

Мчалась по дому, не разбирая дороги. Зажигала — привычно — все, что попалось под руку. Светильники, люстру, бра. Не люблю блуждать в потемках. Не боюсь темноты, но в полумраке скучаю. Тоска караулит впотьмах. Проверено многократно. Ненужные мысли всплывают в сознании.

Добралась до спальни, сбросила туфли. Как была — в костюме — рухнула на кровать.

Развязала тесемки. Распахнула папку.

Время остановилось.

Теперь вот оказывается — наступило утро.

Глаза устали, но в целом состояние бодрое. С некоторым даже перебором. Вздернутое, я бы сказала, состояние. И какое-то… целеустремленное. Хочется немедленно идти, ехать, звонить. Собирать информацию, анализировать. Все немедленно с кем-то обсуждать.

Правильное, возможно, стремление.

Однако ж — очевидно преждевременное. Скоропалительное. Исключительно эмоциональное.

Надо ли говорить, информация, хлынувшая со страниц Тошиной рукописи, обескуражила. Изумила. Потрясла.

Никакая это, впрочем, была не информация, скорее уж — поток сознания. Чужого, сумеречного по определению. Вдобавок, очевидно, нездорового.

Суть, однако ж, не в этом.

Суть — в смятении. Которое, как выяснилось, захлестнуло его перед смертью. А теперь — рикошетом — добралось до меня.

Следовало, конечно же, во всем разобраться. Осознать и осмыслить.

Если это вообще подлежит осмыслению.

Встаю наконец. Ноют мышцы, узкая юбка больно впивается в тело, даже тонкие колготки раздражают кожу. Противное, что ни говори, занятие — валяться в одежде. Ночь напролет. Практически не меняя позы.

Каково, интересно, сыщикам в засаде? Неважно, полагаю.

При чем здесь сыщики?

Странные мысли болтаются в голове. Отвлекаюсь, похоже, бессознательно от того, что надлежит переосмыслить.

Раннее утро. Солнце только взошло. Косые лучи — немой упрек нерадивым горничным — пронизывают дом. В потоках ласкового солнца клубится пыль, которой быть бы не должно. По идее.

Но все равно — хорошо.

Утро прозрачное, свежее, нарядное. А главное — раннее. Тихо в доме. Пусто. Горничные, охрана, другие полезные люди появятся часа через два. Время есть.

В принципе, я могу отстраниться от окружающих, отгородиться невидимой, но прочной стеной наподобие магического круга, меловой — как в детстве — черты, за которую чужим хода нет. Могу читать и думать в толпе, не отвлекаясь на внешние моменты. Могу говорить с одним в окружении многих и слышать только собеседника.

А вот молиться в многолюдье не могу. Потому, наверное, что слова, обращенные к Богу — пусть и мысленно, — предполагают совершенно иное. Абсолютную, что ли, осознанную откровенность. Такую — чтобы душу наизнанку, кожу с себя — долой. Самое страшное, самое стыдное из темных, потаенных закоулков души — до последней капли.

Иначе — не вижу смысла.

В толпе, в народе не получается. Нужна тишина настоящая. Чтобы не только тело — душа признала: тихо вокруг. Помолчала, прислушалась, убедилась окончательно — так и есть: ничто не отвлекает. Собралась с силами.

Речь сейчас, разумеется, не о молитве. Хотя — как посмотреть.

Но — так или иначе — тишина нужна.

К счастью, все сложилось.

Душ, халат, кофе — на одном дыхании.

Потом — с дымящейся чашкой — в кабинет, в вольтеровское старое кресло — маленькую крепость, героически отвоевавшую у вселенной крохотное пространство. Удобное, уютное, хорошо защищенное.

Папку — на колени. Плечи вперед, вниз, подбородок — к груди, каналы восприятия отключены, сознание напряжено до предела — думать!

Первое. Нет никаких сомнений: это писал Антон. Из чего вытекает масса всяких «ахов» и «охов».

Выходит, к примеру, он знал обо всем. О моем, так сказать, преступном намерении. Желании — говоря языком человеческим — избавиться от его персоны. Заодно уж избавить мир.

«Ах», конечно. Еще какой «ах»!

Потому что — мистика чистейшей воды. Никогда ни с кем, даже с духовником на исповеди, не делилась этими мыслями. Именно что мыслями. Дальше-то дело не пошло. Кому знать, как не мне? Выходит, было кому. Антону.

Откуда?

Выведывал, что ли, ночами, накачав меня какой-нибудь гадостью? Психотропными — как теперь говорят — препаратами. Откровенно говоря, верится с трудом.

Догадался? Почувствовал? Уловил звериным чутьем? Много больше похоже на правду. И никакой мистики. Сгущалось между нами что-то эдакое… Грозовое. А вернее, предгрозовое. Когда в воздухе уже полно электричества. Исподволь копится предстоящая ярость, буря и… Что? Правильно: смерть. Очень логичное смысловое построение. Одинаково — между прочим — подходящее нам обоим.

В рукописи — кстати — про то же. Про степень готовности. Более высокую, между прочим, у Антона.

Так-то.

Другое «ах» — касательно Вивы. Не забыл, выходит, Антоша, не стер файл в памяти, не стряхнул воспоминания, как досадную крошку с безупречного лацкана. Или вспомнил, когда сам оказался на краю. Боль скрутила нечеловеческая, похожая на ту, что терзала ее. Физическая, душевная — все едино.