Марина Юденич - Доля ангелов

Знаю я эти VIP-игры, VIP-гримасы, VIP-представления.

Невидимые миру слезы.

Узок круг, потому всем — или многим по крайней мере — безумно интересно: кто летит, куда, с кем? Дам, разумеется, в большей степени интересуют спутницы именитых персон, туалеты, дорожные сумки и чемоданы, аксессуары. Особая статья: дети — хороши ли, умны, умеют ли держаться, туда ли следуют, куда должны, по общему мнению?

Безгранично жизнерадостными кретинами выглядят только иностранцы — эти наконец возвращаются восвояси, к привычному.

Et cetera…

Нет, определено туда я не хочу.

Птаха надуется, ну и пусть.

Майка исполнит многозначительную мину из серии «Мне давно все ясно».

А…

А больше провожать меня некому.

Такие дела.

Что уж там наплел запыхавшийся Гена «провожающим» — не знаю и знать не хочу. Главное — они не потащились следом.

Мы простились у металлической стойки таможенного контроля.

— Все же… сообщите, если что. Я на связи.

— Обещаю: о моей смерти ты узнаешь первым…

— Типун вам…

— Бывай.

И все.

«Новый мир», в который я погружаюсь теперь со всей отчаянной решимостью, ныряю «рыбкой», вниз головой, будто с головокружительного трамплина, — действительно оказывается новым.

Неузнаваемым.

Совершенно непохожим на тот, сияющий и почти недосягаемый когда-то. Имя ему в приснопамятные годы было — международный аэропорт Шереметьево-2.

Оно звучит так же, но только по форме — по содержанию это был совершенно другой мир. Вернее, осколок другой вселенной, крохотное зеркальце, что обронила в спешке легкомысленная пассажирка-инопланетянка в дамской комнате.

К нему, к чужому потерянному зеркальцу, прилагалось нечто невообразимое: настоящие мерцающие бары с высокими стойками и табуретами, правильными бокалами, льдинками и соломинками.

И бары те работали круглые сутки напролет.

А возле них…

Каких только невообразимо красивых людей, похожих на стадо лиловых фламинго, не доводилось нам наблюдать издалека у этих волшебных оазисов.

Теперь я знаю — это были обычные стюарды и стюардессы, пилоты и, может, техники, случались, наверное, пассажиры.

Теперь я уверена: не пройдет и часа, гибкая пария из тех экзотических красавиц с дежурной улыбкой спросит у меня, как интенсивно прожарить вырезку — mild или с кровью?

Еще мне известно, что уважающие себя пассажиры, если не случилось, конечно, какой погодной заминки, не просиживают штаны у барных стоек, прибывают строго к отлету.

К тому же есть в современных аэропортах местечки более уютные и комфортабельные.

Однако ж — теперь!

Когда-то в незапамятные времена… Двадцать два — если быть точной — года назад две тощих, лохматых особи, одинаково скверно, но с претензией одетых, примостившись подальше от людских глаз, жадно, на двоих съедали безумно вкусный бутерброд с соленой твердой сырокопченой колбасой на кругляшке душистого белого хлеба.

И были почти счастливы.

Потому что каждая про себя мечтала о тех временах, когда таким же нарядным лебедем причалит к мерцающей стойке, чтобы на скорую руку, между римской посадкой и парижским взлетом, проглотить на бегу малюсенькую чашечку кофе.

Мотив известный. Пропетый и перепетый много раз.

К тому же ночные набеги в Шереметьево, закрытое в ту пору для праздношатающейся публики заведение, случались у нас с Антоном нечасто.

Приятель-грузчик от щедрот пьющей души иногда устраивал радости жизни.

Потом… потом мы как-то сразу стали летать «через депутатский», как говорил Нодар.

Потом уж самостоятельно через приснопамятный VIP.

И собственный business-jet Citation X за восемнадцать миллионов долларов был в любую минуту готов к вылету, а аэропорты сродни британскому Biggin Hill [10] Небольшой аэропорт в окрестностях Лондона, предназначенный для приема частных самолетов. — к приему.

И черт бы с ними!

Слава Богу, от «Citation» — особой гордости Антона, самого быстрого самолета этого класса, прозванного летающим «Ferrari», — удалось избавиться на днях, потеряв на разнице самую малость.

Во сто крат больше занимает меня теперешний «Шереметьево» — воистину блеск и нищета цивилизаций.

Нарядные витрины лучших мировых марок, сотни темнокожих, узкоглазых людей, здесь же, на полу, вповалку, фривольно разметавшихся на глянцевом мраморе вестибюля.

И неизменные тетечки, невесть как протянувшие свои нагруженные котомки за бдительные таможенные кордоны. Те самые, что и двадцать лет назад вопили надрывно на перроне Курского вокзала.

И будто сошедшие с рекламы Armani джентльмены, одинаково вдумчиво погруженные в «Financial Times» и «КоммерсантЪ», и спутницы джентльменов — с обложек соседнего «Vouge».

И разумеется, вот оно — во всей своей свежей, первобытной красе, — «племя молодое, незнакомое». Ох, повернулся сейчас в своей последней обители великий пиит, да и не раз, надо полагать. Лет уж пятнадцать тянет зубки к локотку. Об этом ли грезил? Да разве ж укусишь!

Новые, «очень новые», «слишком новые» — каких только эпитетов не прилаживают теперь этой популяции соотечественников.

Я вот, к примеру, говорю: гоблины. И тоже неверно.

Ибо придумано давно и не нами — другим великим: имя им — Шариковы. И к этому — право слово — нечего больше добавить. Классика-с.

И смачные плевки на почти родосском мраморе благоухающих сортиров. Обрывки грязной ваты — не «Татрах» даже, вследствие неуемной рекламы которых менструирует как будто уже вся страна! — в изящных унитазах от Villeroy. И дружественное вполне: «Витьк, спроси у негра зажигалку»…

Это не от экономических неурядиц, долгов Парижскому клубу и даже не от какого не от дефолта.

Это от них — от Шариковых.

Ибо помню, как «Отче наш», любая разруха начинается там и тогда, где и когда существуют желающие гадить мимо унитаза.

Бог бы с ними со всеми, однако.

«Это наша Родина, сынок», — говорила однажды мама, навозная червиха, новорожденному младенцу.

Так ведь и моя — выходит — тоже.

Чего уж нос воротить!

Времени на это малопристойное занятие к тому же почти не остается.

В кармане нещадно звонит мобильный — это Птаха, уверена на все сто. Да кто бы ни был. Медленно — по возможности — опускаю серебристую коробочку телефона в элегантный мусорный бак. Прости, дружок. Так надо.

К тому же мелодичный перезвон в бесконечном людском гомоне и дежурный голос, не лишенный металла, в который уж предостерегают о вечном.

О том, что посадка на рейс авиакомпании «Air France» закончена. А пассажиры — внушительное стадо которых еще несется к заветному Gate — могут отправляться ко всем чертям.

Ничего подобного, разумеется…

Мило, улыбчиво и каждому пассажиру бизнес-класса вместе с бокалом шампанского — строго отмеренная толика галантного галльского гостеприимства.