Марина Юденич - Доля ангелов

И коньяк, безусловно, отменный, не XO [11] По гамме дома Hennessy — смесь более ста коньяков — результат смешивания нескольких сотен коньяков из старых запасов компании. даже и не Paradis.

Что-то из серии Richard Hennessy [12] Смесь коньяков, дистиллированных 200 лет тому назад. , которую я — признаться — имела честь пригубить всего-то пару раз в жизни.

А томагавк действительно никогда не замечала, сколько ни перепито благородного напитка. Бывает.

Но хочется поиграть в простушку…

— Не-а-а. Как-то не приходилось.

— Врете.

— Это еще почему?

— Не отвлекайтесь от процесса. Не видите, девушка изошла, ожидаючи. Потом объясню.

— Опять — потом.

— Все самое лучшее всегда случается потом.

Очень назидательно.

А выпить впрямь хочется все сильнее. Еще не согретый как полагается, напиток уже благоухает так, что ноздри непроизвольно начинают подрагивать.

Как у породистой кобылы в нетерпеливом ожидании заезда.

Священнодействуем.

Стюардесса — с явным сожалением — возвращается к своим обязанностям.

— Еще по одной?

— Не сразу.

— Правильно. Сразу нельзя.

— Поэтому — говорите.

— Что говорить?

— Что было отложено на потом. Откуда дровишки? Чей гость? Почему — вру?

— Тсс… Это проза. Сначала покончим с поэзией.

— С бутылкой.

— Настырная попалась баба.

— Так смените.

— Не на кого.

Глоток коньяка уже согревает душу и чем-то еще наполняет ее, ласковым, покорным, пушистым.

Послушно оглядываюсь.

Действительно, во всем салоне — только одна женщина, я.

— А в «экономе»?

— Фи! — Он смешно морщит нос.

— Но — потом? Когда с поэзией будет покончено?

— Потом — я же сказал — наступает самое лучшее. Как, впрочем, всегда.

— Это у вас. У меня обычно начинаются мерзости.

— Вам просто не везло. Но это поправимо.

— Каким — интересно — образом?

— Держитесь рядом со мной. Удача — штука заразная.

— А вы, значит, удачливый тип?

— В высшей степени.

— Примеры можете привести?

— Сколько угодно. Ну вот для затравки, пожалуйста, — я гений.

— В области?

Коньяк действительно совершенно необыкновенный. Умопомрачительный. Произведение искусства, а не напиток.

Пить жалко. Но очень хочется.

Однако ж качество — качеством, а неизменные свойства — также при нем. И опьянение наступает как положено.

Горячее тепло разлито в душе, а мысли в сознании — легкие, бесшабашные.

Та стадия, когда еще хорошо отдаешь себе отчет в том, что уже пьян, но именно это обстоятельство кажется в высшей степени симпатичным.

И радостно на душе.

И хочется говорить глупости — и глупо над ними же смеяться. Но искренне, с огромным удовольствием.

Прекрасное состояние.

К несчастью, оно проходит довольно быстро, уступая место тупой апатии, агрессии, тоске, подозрительности, состоянию полного идиотизма — у кого как.

Я в итоге просто мирно засыпаю где придется или — если предыдущее попойке настроение было совсем уж пакостным — тихо, жалобно плачу, забившись опять же подальше от людских глаз. В итоге все равно засыпаю.

К счастью, а может, и к сожалению, — кто знает? — подобное — включая состояние счастливого бесшабашья — случается со мной очень редко. Сказались, надо полагать, годы, проведенные бок о бок с опасным алкоголиком — желание выпить и уж тем более напиться возникает редко.

Теперь возникло.

И время плакать пока не пришло. И в сон не клонит.

Потому — куражусь от души.

Получаю от этого огромное удовольствие.

К тому же еще одна метаморфоза счастливого состояния, а может, случайная составляющая того минутного наслаждения, что дарит мне обычно прощание с землей: незнакомец с такими странными глазами — красивыми, немного грустными и одновременно нахальными, поддразнивающими, зовущими, обещающими — мне определенно нравится.

В том самом забытом за двадцать с лишним лет жизни, вытравленном Антоном, смысле, который ясен и ему и мне без слов.

И даже полагаю — без коньяка.

По крайней мере очень хочу, чтобы это было именно так.

Без коньяка.

— Области… Фу, какая казенщина. Вы, часом, не из чиновных дам? Нет, это я промахнулся. Сто — к одному: Business-woman. Но с чиновным прошлым. Я прав?

— Мимо.

— Ну, комсомольским. А? «Ленин, партия, комсомол!» — как это они истово орали на съездах.

— Я не орала. А вы?

— Я тоже не орал. Но был рядом.

— Следили, чтобы не сбились орущие?

— Глупо. И совершенно не похоже. Я, матушка, почти что диссидент. Причем со стажем. В партии, между прочим, не состоял вообще. Не то что некоторые, выбывшие в августе одна тысяча девятьсот девяносто первого.

— В партии, значит, не состояли, но на съездах присутствовали.

— В точку. Я их запечатлял. И запечатлел-таки. Для истории. Когда-то думал — шелуха для первой полосы. А теперь взглянул… Поколение. Жизнь. Даже выставку сваял. «Back to USSR».

Я неожиданно вспоминаю: была недавно такая фотовыставка.

И шума вокруг было много.

Что-то о прошлом, которое дышит в спину, писали одни. Про то, как создатель советских хроник умудрился найти и сохранить отчетливый антисоветский ракурс.

Другие — про Империю, которую потеряли.

Гламурный глянец растекался про непреходящую эстетику соцреализма.

Словом, была ажитация.

Самих работ я, понятное дело, не видела. Писала уж выше про равную удаленность от разных изящных искусств.

Но слух дошел, значит — был громким.

— Так вы фотограф?

— А линкор — пароходом в присутствии капитана дальнего плавания называть не приходилось?

— Понятно. Обидеть не хотела. Исключительно из собственной необразованности. Как, кстати, правильно?

— А всяко правильно. Брессона, к примеру, можно и фотографом. Ничего не изменится.

— А вас еще нельзя?

— Да и меня можно, если подумать. Просто слово не люблю. Всю жизнь был специальным корреспондентом. Без всяких уточнений. Вот привык.

— Ну ладно. Гениальный спецкорр — это, наверное, везение. Персональная выставка…

— Так не одна ж…

— Ну, персональные выставки, о которых говорят, — тоже неплохо. А еще?

— Еще? Не еще, а во-первых, оно же во-вторых, в-третьих… в-пятых и вообще. Я человек счастливый. Я живу как хочу. Вижу мир и показываю его тем, кто не может таким его увидеть. Полярный круг обошел на упряжке собак с такими же свободными счастливчиками и сохранил для них и для себя то короткое счастье. На Эверест поднялся, когда захотелось вниз посмотреть с основательной высоты. И снова — в компании с замечательными, счастливыми людьми. И они теперь всегда со мной и вместе — хотя иных уж нет. В пустынях был, плоты сплавлял на Северах, путину снимал под Астраханью, погранцов на таджикской границе… Три дня караван с наркотой стерегли и взяли, хотя побиться пришлось.