Марина Юденич - Доля ангелов

— Это тоже счастье?

— Это? Ты себе представить не можешь какое… Когда уходят подонки, бегут, бросают оружие, убитых своих, зелье. А ты победил. Нет, я не стрелял — хвалиться не буду, — я снимал. Но это не важно.

Я смотрю на него во все глаза и понимаю: не врет.

Не рисуется. Ну если самую малость.

А главное: действительно счастлив.

И еще понимаю — приходит вдруг в голову трезвая, абсолютно достоверная мысль — очень долго, по крайней мере с того печального момента, как открылись подводные рифы семейной жизни Георгия и Вивы, счастливые люди не встречались на моем пути.

Или — попросту — проходили незамеченными, стороной.

Этот — почему-то — не прошел.

— А сейчас?

— Сейчас?! — В возбуждении он даже подпрыгивает в кресле. — Вот скажи, скажи, к примеру, знаешь ли ты, что такое доля ангелов?

— Доля ангелов?.. Что-то из области виноделия, кажется…

— Снова области… Нет, ты определенно чиновница. Правда, какая-то скрытая. Ну, не важно. Я все равно раскушу, разберусь — дай только время. Сделаем из тебя человека. Потому что задатки есть, определенно. И голова работает… Так вот, «долю ангелов» действительно придумали виноделы…

Он пускается в долгое, вдохновенное и действительно красивое объяснение, но я почти не слушаю.

В сознании занозой засело другое.

Заявленное — между прочим, вскользь — намерение «раскусить и разобраться», а главное — «сделать из меня человека».

Час назад, не говоря уж о сутках, я неизбежно «дала бы свечку» на эти слова, возмутилась, нахамила, велела идти вон, убираться к чертовой матери. И обидное что-нибудь наверняка присовокупила бы, норовя лягнуть больнее. По той самой, распахнутой вдруг, счастливой душе.

Час назад — наверняка.

Но не теперь…

И не надо, пожалуйста, про коньяк.

Это другое.

Это радость, которая просто так, без видимых причин, приходила всякий раз на взлете и сулила несбыточное, но очень славное, наконец решилась — поднесла свои хрустальные туфельки.

Я так это понимаю.

Потому и заноза в душе не приносит боли, не кровоточит — отнюдь, — хотя глаза наполняются предательскими слезами, приходится спешно разглядывать что-то в иллюминаторе.

А заноза… Она вонзилась потому, что никто — кроме доктора Надебаидзе, но это была совершенно другая история — никогда не собирался и даже вскользь не обещал сделать из меня человека.

Такая забавная история.

— Ты меня слушаешь?

Мы перешли на ты незаметно, но совершенно естественно.

— Слушаю, конечно. Долей ангелов называют ту часть алкоголя, которая испаряется из коньяка в процессе старения…

— Боже, какая пошлость…

— Ну не всем же дано излагать красиво. И… кстати. Одно дело — рассказать, другое — как ты собираешься это снять?

Я все же краем уха слушала его действительно любопытную историю.

Старейшие виноделы четырех французских провинций, лежащих в предместьях небольшого города Коньяк, — единственные на планете производители настоящего коньяка, все прочие всего лишь гонят бренди, и никак не более того — намерены запечатлеть свой труд во всей его изысканной красе.

Для потомков.

Или — в рекламных целях.

Не суть.

А «Доля ангелов», разумеется, название альбома.

Но не только.

Они хотят — воистину талант граничит с безумием — окончательно потрясти поклонников своего драгоценного зелья. Им, видите ли, вздумалось дать людям возможность не только оценить на вкус, но — лицезреть волшебство приношения.

Они — перебрав массу кандидатов — выбрали именно его. И даже нижайше просили оказать честь. Со всеми вытекающими последствиями. Отсюда — чрезмерная любезность стюардов «Air France» и залежи драгоценных бутылок.

И он согласился.

— Как снять? Понятия не имею. Пока. Сначала надо увидеть. Потом — придет. Потом. Но прежде — между прочим — нам предстоит целая ночь в Париже, с подобающим случаю ужином в отеле «Ritz» и совершенно фантастическим номером, в котором когда-то жил король.

— Какой еще король?

— Не помню, Людовик, наверное, какой-нибудь по счету…

— Зачем же он поселился в отеле?

— Не знаю. Ты слишком много от меня хочешь. В аэропорту будут встречать и все расскажут, если так интересно.

— Не расскажут.

— Это еще почему?

— Потому что меня в аэропорту тоже будут встречать.

— Черт! Об этом я как-то не подумал. Только не говори, что это будет муж.

— Водитель.

— Ну и черт с ним. Поедем на моей машине.

— Не поедем.

— Почему?

— Потому что в мои планы не входит ночевать в Париже. Прямо из аэропорта я отправляюсь дальше.

— Дальше Франции?

— Нет, в ее пределах.

— Ну так и отправишься завтра или послезавтра…

— Не отправлюсь.

— Ну как знаешь.

Я, кажется, снова готова разреветься.

Пробила полночь, хрустальные туфельки — как полагается…

А вместо хриплых башенных курантов дежурное: «Мадам, месье, просьба пристегнуть ремни, наш самолет…»

Дальнейшее тонет в обычной суматохе.

И слава Богу — можно упрятать чертовы слезы и красные глаза за дымчатыми стеклами очков.

Вроде бы так и задумано: дама в очках, с одним небольшим саквояжем ступает на землю Франции. Очень — между прочим — парижское начало.

В проходе — давка.

— Твой багаж здесь, наверху? — Он мельком вспоминает обо мне. Из вежливости, разумеется, зачем бы еще?

— Да.

— Ну, тяни.

И вместо того чтобы подать мне дорожную сумку, как поступил бы любой нормальный мужчина, хватает меня за талию и так, на весу, подносит к распахнутой пасти ячейки.

С трудом, неуклюже, тащу поклажу, роняю едва не на головы скопившихся в проходе людей.

Недовольный гул.

— Спасибо.

— Пожалуйста. — Похоже, он и не думает возвращать меня в исходное положение.

— Я взяла сумку.

— Я вижу.

Гул крепчает.

— Послушайте, поставьте меня, пожалуйста, на место.

— Мы, кажется, перешли на ты.

— Отпусти немедленно!

Народ в проходе уже возмущается в полный голос.

— Отпущу немедленно. Как только ты согласишься поужинать со мной сегодня. Просто поужинать. Решай быстрее — сейчас нас просто снесут добросердечные попутчики.

— Ты идиот!

— Вне всякого сомнения. Иначе давно отпустил бы тебя на все четыре стороны.

— Ладно. Но только…

— Предлагаю обсудить это в машине. Сейчас надо уходить. И быстро.

С этим трудно не согласиться.

И я соглашаюсь.

— Не нравится мне эта история.

— Мне тоже.

— Врешь. Тебе доставляет удовольствие копаться в этом дерьме.

— Хорошо, доставляет. Но тогда уж никакое это не дерьмо.

— А что же?

— То, чего ты не в состоянии даже объяснить. И даже я. По крайней мере теперь. Но намерена. А раз так — объясню непременно. Потому — интересно. Понял?

— Только то, что ты снова врешь. Хотя согласен, не «дерьмо» — чертовщина, но это мне нравится еще меньше.