Анна Шехова - Поколение влюбленных

История с Игорем меня многому научила. Но я так и не привыкла спокойно наблюдать за чужой смертью.

Второе важное событие сегодняшнего дня — разговор с Матвеем.

Как мы и договорились, он ждал меня в кофейне в половину седьмого. А я специально опоздала: вышла с работы на пятнадцать минут позже и неспешно прогулялась. Шла вдоль улицы, разглядывая витрину каждого магазина, хотя видела их дважды на дню. До кофейни ровно пять с половиной домов. С половиной, потому что она находится во втором подъезде пятого дома. А в первом — спортивный магазин, витрины которого закрыты гигантскими фотографиями отчаянных сноубордистов, которые парят в воздухе в окружении снежных брызг. Рты сноубордистов широко раскрыты, что, видимо, должно изображать полный восторг. Если я когда-нибудь познакомлюсь со сноубордистом, то обязательно спрошу — орет ли он при спуске по склону и не болеет ли после этого пневмонией. Да, такая вот я добрая.

В очередной раз полюбовавшись на отчаянных парней и отметив, что у одного из них заметная щель между передними зубами, я наконец добралась до кофейни. Три ступеньки вверх, тяжелая стеклянная дверь — и мое туловище в сопровождении сопротивляющегося сознания неуклюже проскользнуло внутрь.

Когда-то давно я была без ума от таких заведений. Маленький зал, где помещаются всего пять столиков, круглые столешницы под «разбитое стекло», стульчики с мягкими подушечками на сиденьях. Вечный сумрак, созданный тяжелыми шторами из золотистой плотной ткани, ненавязчивая музыка и — запах. Больше всего на свете я люблю, как пахнут две вещи — горящие дрова и свежий кофе. Мне не нужно никаких ресторанов, никаких модных кафе с восточным лоском, где тебе вместо вилки подают гладкие палочки. Я могу десятки раз ходить в одну и ту же кофейню, потому что нигде в другом месте не будет такого аромата. Любимые запахи входят в короткий перечень тех приятных мелочей, которые я пока не разучилась замечать.

— Сашка, ты могла бы иметь совесть и хотя бы предупредить, что задерживаешься, — встретил меня Матвей.

— Ты же знаешь, что я бессовестная и не скрываю этого, — заявила я, усаживая за столик и открывая менюшку в кожаной папочке. Обожаю такие маленькие узкие меню.

Матвей заказал двойной эспрессо, а я консервативно — латте. Когда востроносая официантка удалилась, Матвей откинулся на спинку стула и пристально уставился на меня, ожидая моей реакции. Но я намеренно молчала.

— Сашка, не дуйся, — сказал он, — нам сейчас не до этого, должна понимать.

— Ничего я не понимаю, — отрезала я, — живу как улитка, ползу себе потихоньку из дня в день и ничего не вижу дальше следующего календарного листика.

— Ты боишься, да? — Он наклонился через столик и попытался взять меня за руку, но я автоматически отдернула ее. — Ты всего боишься, даже меня, — констатировал он, — Лиза так и сказала.

— Вы, видимо, очень сдружились с ней в последнее время, — сказала я, стараясь не показывать, как меня это задевает, — но она не имела права рассказывать тебе про меня. Я брала с нее слово.

— Это все детский лепет, — отмахнулся Матвей, — ты знаешь, что иногда и тайну исповеди нарушить не грех. Человек должен соотносить важность тайны и последствия от своего молчания. Лиза сочла, что последствия могут быть хуже. Тогда я думал, что она преувеличивает. Но сейчас вижу, что нет. Тебе не кажется, что твоя улиточная мания уже здорово смахивает на фобию?

— Какая разница? — спросила я. — Я вот иногда думаю, что сумасшествие в моей ситуации было бы только к лучшему. Но мы с тобой, кажется, собирались говорить про Лизу, а не про меня. Или ты решил спасти мою душу от грехопадения? Могу тебе сразу сказать, что не собираюсь кончать с собой. Даже не думаю об этом.

И здесь он выдал нечто совершенно для меня неожиданное.

— Не думаешь? — переспросил. — А почему, собственно? Все об этом думают, а ты нет?

Сначала я опешила. Потом разозлилась.

— Черт побери, Мотя, — я намеренно назвала его так, потому что он терпеть не мог уменьшительных вариантов своего имени, — когда ты каждый день видишь вокруг себя живые трупы, не очень хочется переходить в эту категорию. Страшно это и мерзко!

— Да? — снова переспросил он. — А я думал, тебе все равно. Пойми меня правильно, Шурочка (ответный удар за Мотю!), я не собираюсь подталкивать тебя к суициду. Мне просто интересно — ради чего ты живешь?

«Ради того, чтобы мои родители не сошли с ума!» — этот ответ был бы самым правдивым, но я не стала его озвучивать. Промолчала.

Вернулась официантка с кофе. Аккуратно поставила перед Матвеем круглобокую белую чашку с коричневыми кофейными зернышками в виде логотипа. Мой латте, как и полагается, был в высокой стеклянной кружке, чтобы просматривались все слои — белый, темно-коричный и кремовый. Я взяла кружку в руки, но Матвей мягким, настойчивым движением заставил опустить ее.

— Кофе остынет, — раздраженно сказала я.

— Он здесь все равно не ахти, — отозвался Матвей. — Саша, не думай, что я намерен заниматься спасением твоей души. Какие бы ни были проблемы, я уверен, что рано или поздно ты с ними справишься и без моего участия. Наоборот, я хочу попросить тебя о помощи. Ты меня слышишь?

Я только кивнула.

— Ты должна мне помочь спасти людей, — сказал Матвей и сделал паузу, давая мне время осмыслить сказанное.

— Каких людей? — спросила я, еще не понимая.

— Наших, обреченных, — сказал он, — наше гиблое поколение.

— Матвей, по-моему, ты спятил гораздо раньше меня, — заявила я, испытывая некоторое облегчение. — Какое поколение? Какие обреченные? Все человечество — одни обреченные, если уж на то пошло.

— Ты читала когда-нибудь статистику смертей за последние полвека? Средняя продолжительность жизни в разные годы, количество суицидов, соотношение рождаемости и смертности? — спросил он.

— Такой обширной статистики нет, — буркнула я.

— Есть! — резко заявил Матвей. — Я ее видел и изучал самым подробным образом. Саша, раскрой глаза — ты же журналист! Это и без статистики очевидно. Посмотри, по какому поколению в большей степени ударили Чечня, дешевая наркота, блатняк? А если ты глянешь статистику суицидов, то увидишь, что чем ближе к нашему поколению — тем их больше. Среди ровесников родителей, даже с учетом того, что они прожили лет на двадцать — тридцать дольше нас, количество самоубийц в десятки раз меньше. И у младших поколений сводить счеты с жизнью уже не модно. А вот наши…

— Прекрати, Матвей. — Я грубо прервала его. — Есть же совершенно понятные социально-экономические причины. Мы — дети разлагающегося Советского Союза. Ты сам перечислил все, что пришлось на наше взросление, — наркотики в неограниченном доступе, дешевая порнография, война и тому подобные радости капиталистической жизни. Совершенно очевидно, что поколения, идущие за нами, уже адаптированы к этой реальности. А мы живем в процессе вечной акклиматизации. На эту тему написана масса статей, между прочим.