Анна Шехова - Поколение влюбленных

Матвей вздохнул с таким выражением лица, словно я сказала несусветную глупость.

— Послушай, Саша, — сказал он, — на самом деле есть еще одно обстоятельство, которое ты упускаешь из виду. Когда я говорю «наши», я имею в виду не все поколение. Заниматься его спасением — такое же бессмысленное занятие, как учить плавать всех пассажиров «Титаника». Я вообще-то говорил про наш класс. Про тех людей, которые тебе никак не могут быть безразличны. Их мы еще можем спасти.

— Матвей, ты законченный псих! — От удивления я даже перестала злиться. — Ты о чем? От кого мы их будем спасать? От самих себя?

— Да, — сказал он, — от себя. Хотя нет — от смерти.

Я уставилась на него так, что он смутился и отвел глаза. И это самоуверенный Матвей! Он поставил локти на стол, сцепил пальцы и заговорил снова, но уже совсем в другом тоне — сбивчиво, туманно. Растаял весь показной апломб, с которым мне задавались провокационные вопросы, и стало ясно, что Матвей сам боится. Боится остаться один со своими мыслями. Поэтому и вызвонил меня, заставил прийти и внимать его страху.

— Послушай, пожалуйста, — говорил он, — я, возможно, буду объяснять немного невнятно, потому что не успел еще все продумать. Но мне важно, чтобы ты это выслушала. Понимаешь, я не верю, что такая смертность наших ровесников — просто следствие переходного периода. Наверняка это объяснение выдумано и растиражировано, чтобы народ зря не шебуршился. Тебе прекрасно известно, что люди в своей массе боятся непонятного. Если население вдруг начнет вымирать от неизвестной болезни — возникнет паника. Но когда выйдет какой-нибудь лысеющий от избытка знаний профессор медицины и скажет, что это не новый непонятный вирус, а всего лишь разновидность гепатита, все облегченно вздохнут. И скажут: «А, ну слава Богу!» Хотя люди как умирали, так и будут умирать. Но люди полагают, что если страху присвоить имя, то с ним будет легче совладать. Детское такое заблуждение.

Я молча слушала. Мои пальцы гладили стеклянный бок стакана с латте, но пить его расхотелось. Всегда, когда нервничаю, начинаю гладить или вертеть в руках предметы.

— Мне кажется, что с нами происходит нечто подобное, — говорил Матвей, — социологи заметили тенденцию и придумали подходящее по всем признакам объяснение. Но не может все быть так просто. В истории случались периоды и посложнее нашего, но они обычно оказывали другое воздействие — пробуждали в молодых поколениях скрытые жизненные силы, тягу к жизни, жизнестойкость, потенциальные способности, которые дремали в мирное время. Люди не умирали в таких количествах без видимой причины. Ничего не бывает без причины. Есть что-то, что подтачивает нас, лишает нас корней, которыми остальные держатся за жизнь. Неудивительно, что потом первый же порыв ветра сметает нас с лица земли. Вот скажи, сколько человек из нашего класса уже умерло?

Я растерялась. Память дала сбой, лица завертелись калейдоскопом. Я так много видела смерти за последние два года, что лица живых и мертвых часто сливались.

— Четверо, — наконец выдала я. — Кажется, четверо. Лиза — четвертая.

— Шестеро, — сказал Матвей.

— Как шестеро? — У меня дыхание перехватило.

— Шестеро, — подтвердил он, — из них трое — самоубийцы. Тебе не кажется, что это странно? Даже с учетом всех социально-экономических обстоятельств переходного периода.

— О Господи! Матвей, пусть шестеро! — Я не выдержала. — От меня ты что хочешь?

— Чтобы ты помогла мне спасти остальных, — сказал он. — Если мы разберемся с причиной, то можно будет прервать тенденцию. Главное — найти корень.

— Ты не понимаешь, — я покачала головой, — мы никому и ничем не поможем. Если я вижу над человеком смерть — он обречен. Обречен! Ты понимаешь, что это значит — быть обреченным? Вроде бы ты еще здесь, в реальности, а на самом деле жизнь уже идет мимо тебя. Что бы ты ни делал — любое действие бессмысленно. Ты не закончишь ничего, что планировал, ни один твой поступок не даст результата: потому что быть обреченным — это то же самое, что быть мертвым.

— Нам нужно докопаться до причины, — упрямо повторил он. — Не знаю, как ты, а я еще не утратил веру в силу разума. Возможно, тех, кто уже обречен, мы не спасем. Но ведь эта штука, которую ты видишь, она появляется незадолго до конца. Если найти первопричину, смерть можно предотвратить заранее — до того, как она отметится на ауре. Или как это там называется?

— Не знаю, — меньше всего хотелось продолжать разговор, — я не вижу ауру. Вижу только серые разводы над головой. Потом они становятся больше и больше, пока не скроют лицо человека. Похоже на туман — только слоистый и грязный.

— Если поговорить с этими людьми, собрать какую-то статистику, может, мы что-нибудь обнаружим? — предположил Матвей.

— Я не буду этого делать! — От одной мысли о сборе подобной «статистики» мне стало плохо. — Ты можешь делать что хочешь, но я этим заниматься не собираюсь!

Матвей помолчал.

— Лиза очень переживала, что вы с ней разошлись, — внезапно сказал он. — Мне кажется, что она начала общаться со мной, только чтобы как-то заменить тебя. Но похоже, не очень удачная вышла замена… Саш, ну чего ты? Не плачь!

— Почему она это сделала? Она же была гораздо сильнее меня! — Я громко шмыгала носом, и мне было плевать на то, что этот звук разносился по всему кафе. Платка у меня, конечно, не было, и я потянулась к салфеткам, по дороге опрокинув сахарницу.

— Она оставила письмо в электронной почте, — сказал Матвей, водружая сахарницу на место. — Очень понятное письмо… в духе того, о чем ты говоришь. Можешь посмотреть. Не думаю, что оно предназначалось для меня одного.

Я взяла у него из рук стандартный лист бумаги для принтера форматом А-4. Лист был сложен в четверть. Когда я его развернула, то на внутренней стороне обнаружились три строчки, набранные четырнадцатым шрифтом:

«Я обречена. Понимаю это, и поэтому нет смысла изображать из себя живого человека. Улыбающаяся брюнетка на экране — это не я. А где я? Зачем жить — не знаю. А если не знаешь — то зачем жить?»

И все. Больше Лиза ничего не стала писать.

Передо мной на письменном столе, потеснив ноутбук, лежит синяя папка с пластиковой обложкой. Это очень удобная папка, которая состоит из ста прозрачных конвертов-страниц. Незаменимая вещь для хранения бумажных архивов.

Папку вручил мне Матвей перед расставанием. После того как выпил свой и мой холодный кофе.

Я наотрез отказалась обсуждать планы каких-либо спасательных операций. Матвей не стал в ответ плеваться и обвинять меня в равнодушии. Видимо, по моему взгляду понял, что бесполезно. Вместо этого бывший одноклассник и друг вручил мне синюю папку, предложив полистать ее на досуге. Потом выпил кофе и галантно проводил меня до маршрутки, пообещав звонить и справляться о моих делах. Я напомнила, что при последней встрече год назад он обещал то же самое, а впервые за это время я услышала его голос только вчера. Мы сделали вид, что смеемся, и потом я уехала домой. В голове у меня роились самые мрачные предчувствия, и я всю дорогу упорно смотрела себе на колени, чтобы случайно не зацепить взглядом чью-нибудь смерть.