Ольга Дрёмова - Танго втроём. Ветренное счастье

— У тебя ж своё подворье есть, зачем тебе наше?

— Значит, есть резон, коли торгую, — выражение лица Фильки было безмятежно-отстранённое, будто бы покупка кряжинского дома волновала его едва-едва, но по тому, как, дёргаясь, часто и напряжённо ходил из стороны в сторону носок его правого сапога, Кирилл ясно понял, что сегодняшняя встреча с Филькой случайностью не была.

— Ну-ка, дядя Филипп, не темни, — Кирилл снова воткнул топор в тяжеленный изрубленный кряж и потянулся за второй сигаретой. — Чем тебе так отцовский дом приглянулся?

— И-ех! — махнув короткими грязными пальцами с расплющенными обломанными ногтями, Филька смачно причмокнул губами. — Не хотел раньше времени говорить, но ты ить всё одно не отцепишься. Дело такое… — замявшись, Филипп опустил глаза в землю, и в первый раз Кирилл увидел, как Филька краснеет. — Дело в том, значица, что Клавдия меня сегодня попёрла со двора взашей, но как бы не совсем.

— Что значит не совсем? — Филькин смущённый вид привел Кирилла в полнейшее удивление. — Ты ж сказал, она вымела тебя с крыльца поганой метёлкой.

— Вымела, — согласился Филька. — И правильно, что вымела, потому как Клавдия — женщина исключительно практичная и умная. Сам-то я ей как мужчина, видно, давно глянулся, но её скворечник на ладан дышит, того и гляди, крыша на голову повалится, а в мой собашник она ехать отказывается, говорит, такую холостяцкую конуру довести до ума — жизни не хватит. Вот и выходит, что моя семейная жисть упирается в жиличный вопрос. Так почём просить станешь? Тыща рублев у меня за душой есть, а больше взять неоткуда.

— Тысяча? — Кирилл задумчиво вытянул губы трубочкой. — Маловато будет. Добавить бы нужно.

— Говорю же тебе, бестолковая твоя голова, больше нет. Тыща — последняя цена, хучь убей! — горячо всплеснул руками Филька, и его плоские ноздри несколько раз коротко вздрогнули.

— Ну как же нет, когда тебе Смердин в прошлом году за баньку две платил? — в глазах Кирилла появился весёлый блеск. — Куда ж они делись?

— А куды они обычно деваются? — Филька сложил пальцы и звонко щёлкнул себя по шее.

— Как же ты, надумал жениться, а сам за воротник закладываешь? — поддел его Кирилл.

— Это когда было?! — от волнения Филька даже привскочил со скамейки. — Ну, ладно, твоя взяла, даю тыщу сто — и по рукам, лады?

— Откуда же ты возьмёшь тысячу сто, когда у тебя «тыща и больше ни копейки?»

— И что ты за жмот такой? — возмутился Филька. — У человека жисть решается, а он цыганит. Ладно, бери тыщу сто пятьдесят, и считай, разговора не было.

— Что ж ты, дядя Филипп, на Клавдии решил сэкономить? Она к тебе, можно сказать, всей душой, а ты жмёшься? — Кирилл еле удерживался от того, чтобы не рассмеяться в открытую.

— Значит, не сошлись? — Филька нахохлился, подобрался и стал похож на замёрзшего воробья. — А ты хлеще покойничка Савелия будешь, жук семижильный, — в его голосе звучало разочарование. — А если частями платить буду, тоже никак?

— И много ты платить надумал?

— Больше двух твоя халупа не стоит, — уверенно отрезал Филька, — хучь чего хошь говори, не стоит.

— Знаешь что, дядя Филипп, бери-ка ты свою Клавдию под руку и въезжай в отцовский дом хоть сегодня, он всё равно который год без мужского глаза стоит, а так хоть будет кому следить, — неожиданно предложил Кирилл. — Продавать дом я всё равно не стану, кто знает, как жизнь сложится, Мишке уже шестнадцать, ещё года два-три, и совсем мужиком станет. А нам с Любашей он вроде как пока и ни к чему, мы в Озерках редко бываем, разве что в отпуске, да и то у дяди Гриши гостим, так что бери ключи и въезжай.

— Это как же, бесплатно, что ли? — от удивления Филька свернул свою кепку колбаской.

— Почему бесплатно? Будешь за домом смотреть, руки у тебя золотые, а у Клавдии и впрямь мышь не проскочит. А пока суд да дело, приводи свою халупу в порядок.

— Спасибо тебе, Кирюшка, век не забуду твоей доброты, — губы Фильки дрогнули. — Ты меня прости, если что не так сказал. Про тебя… да про отца твоего, Савелия… это я так… Он-то, покойничек, волком был, а ты не такой, ты — настоящий. Вот только… развязаться б вам друг с другом…

— Развязаться? — брови Кирилла слегка поднялись. — Это ты про что?

— Это я… — Филька замялся. — Отпусти ты его, Христа ради, а то ни тебе жизни, ни ему покоя.

— И как же я его должен, по-твоему, отпустить? — Кирилл удивлённо посмотрел на маленького, почти лысого человечка, который отчаянно крутил в своих коротких пальцах старую кепку.

— А это тебе виднее, — концы густых Филькиных бровей зацепились один за другой, — тут, кроме твоего сердца, тебе советников не сыскать.

После ухода Фильки Кирилл долго стоял у забора, сжимая в губах погасшую сигарету и задумчиво глядя на старый тополь у ближнего пруда. Тёплое августовское солнце обливало дерево полупрозрачным мягким золотом, и, изламываясь в трещинах толстой коры, свет становился жемчужно-розовым. Отчего-то этот старый тополь скинул лист раньше остальных деревьев, и теперь, когда слабый ветерок перебирал верхние ветви соседних клёнов и лип, он по-стариковски брюзжал, потрясая засохшими пластинками редких выцветших листочков, и, словно жалуясь на жизнь, тянул к высокой бездонной сини свои страшные, скрученные артритом руки.

Кирилл смотрел на больной тополь, на дальнюю кромку леса, плывущую в жарких волнах горячего августовского полудня, на жёлтое поле с коричнево-ржавыми проплешинами конского щавеля, а перед его глазами неспешно проходили совершенно иные картины, населённые тенями далёкого прошлого, так и не ушедшими из его настоящего.

Семнадцать лет назад не стало Савелия, но холодный металлический кружок самодельного обреза Кирилл чувствовал на своей груди до сих пор. Старательно ретушируя минувшее, время стирало запахи, краски и очертания, заполняя будни повседневными заботами и делами, но ржавый оскал отцовского капкана до сих пор стоял у Кирилла перед глазами, и никакие силы земные не могли заставить его забыть и простить.

…В эту ночь Кириллу не спалось. Задыхаясь под жарким ватным одеялом, он крутился с бока на бок, а перед ним, всплывая где-то на задворках подсознания, проносились обрывки настоящего и прошлого, причудливо слившиеся в одно неделимое целое и заполнившие всё пространство вокруг. Образы представали настолько объёмно и ярко, что по временам Кирилл не мог отличить явь ото сна и, открывая глаза, с тревогой всматривался в непроглядную августовскую темень за окнами.

В чёрном бархате ночи уже давно зажглись и пропали снова острые осколочки холодных звёзд, а он всё лежал без сна, вслушиваясь в равномерное тиканье ходиков. Отрываясь, маленькие круглые секундочки падали в зияющую пустоту, и Кирилл слышал, как, прыгая по старым половицам дома, они затихали где-то в сенях. Время от времени секунды застревали в щелях между половиц, и тогда древние часы давали сбой, и их длинные латунные стрелочки коротко щёлкали.