Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

Они все собрались сейчас в пристройке Джима Каразерса, чтобы обсудить сообщение Клэнси, пятеро соседей-лесников и Уэйд Гамильтон. Уэйд считался своим, хотя он номинально и владел площадью более сотни акров пахотной земли, имел в хозяйстве нескольких мулов и лошадей, не считая прочей живности — в девятнадцать-то неполных лет. Принятию в этот круг содействовали три вещи — Уэйд был хорошим, настоящим охотником, несмотря на возраст. Он, опять же вопреки возрасту, был очень рассудителен, серьезен. И в-третьих, все считали его уже почти что зятем Джима Каразерса.

— Так вот, — продолжал свой рассказ Клэнси. — У ручья они потеряли след. Зато я там след обнаружил. Вот такая лапища, — он намного развел полусогнутые ладони, изобразив размер следа.

— Я думаю, — сказал Джим Каразерс, — что надо будет поискать за Черным Ручьем.

Все согласились с ним и в следующее воскресенье прошли полосу шириной не менее мили и длиной миль в десять, начиная с того места на берегу Черного Ручья, где собаки Дика Клэнси потеряли след. Они убедились в том, что Джим Клэнси не врал — обломанные ветки ягодных кустов, достаточно четкие следы в некоторых местах указывали на то, что косолапый пришелец побродил здесь.

Но все дальнейшие их вылазки оказались столь же безуспешными — медведь явно не стремился встречаться с ними. Но он же нанес еще один визит поближе к жилью, разрушил старый заброшенный хлев одного из фермеров. Хлев этот находился ярдах в ста от новых построек, но собаки фермера, естественно, учуяли незванного гостя, подняли испуганный вой. Хозяин несколько раз выстрелил в темноту из дробовика. Тогда медведь, очевидно, убежал.

— Уэйд, ты разрешишь мне покататься на Лавджое? — бледно-голубые глаза словно бы распахнулись настежь, в них читается все: надежды, страхи, боль.

— А ты не боишься? Он, конечно, достаточно смирный, но все же…

— Что «все же»? — отчаянье и боль во взгляде силятся казаться вызовом.

— Ну, твоя мать никогда, например, не ездила верхом.

— Зато твоя ездила, да еще как!

— Не знаю, не видел. Хотя говорили, что ездила она хорошо.

— Видишь, а бабушка Тарлтон еще и сейчас скачет вовсю.

— Миссис Тарлтон — записная лошадница. Рассказывают, что в молодые годы она и охотилась верхом, ни в чем не уступая мужчинам.

— А твоя Аннабел?

— Что — моя Аннабел?

— Ах, она все-таки твоя Аннабел?

— Сюсси, перестань. Ты только что перечислила всех, кто ездит верхом. Так при чем же здесь Аннабел?

— Она тоже охотится верхом?

— А зачем ей охотится верхом?

— Но ведь у нее же отец охотник.

— Сюсси, перестань нести чушь. Ты прекрасно понимаешь, что Джиму Каразерсу не до верховых лошадей. Да и прошли, наверное, те времена, когда у нас охотились верхом.

Они стояли у коновязи в глубине двора, перед открытой дверью конюшни. Уэйд, в шерстяной кофте, в грубых хлопчато-бумажных брюках и коротких сапогах, держал на поводу оседланного Лавджоя. Жеребец норовил взять в большие мягкие губы то ухо Уэйда, то его плечо. Уэйд беззлобно отталкивал лошадиную морду.

Началось или, скорее, продолжалось бабье лето, так как октябрь уже подходил к концу. Погода стояла довольно теплая, почти что жаркая и сухая.

Сюсси очень изменилась за прошедшее лето. Она выглядела явно старше своих четырнадцати лет — рослая с вполне сформировавшейся грудью. Исчезли мешковатость и угловатость подростка, на смену им пришли упругость и грация. Даже характер Сюсси, кажется, изменился за лето — она стала более живой, энергичной.

— Значит, твоя Аннабел не охотится верхом?

— Нет, Сюсси. Моя Аннабел не охотится верхом, — он смотрел в ее глаза и видел в них отчаянную решимость переплыть океан родственной крови. — Ты будешь кататься?

— Пожалуй, нет. Я передумала. Ты, значит, женишься на ней?

— Еще не знаю, — Уэйд улыбнулся своей мягкой улыбкой. — Но в любом случае это касается ее и меня.

— Это верно, — казалось, она была готова расплакаться сейчас.

— Ладно, Сюсси, тогда я, пожалуй, поеду, — он отвел Лавджоя от коновязи и, едва коснувшись ногой стремени, оказался в седле.

Поворачивая в конце аллеи, Уэйд оглянулся. Фигурка в синем платье медленно брела к дому. Он вздохнул. Не хватает только забот с Сюсси. Мало того, что если он женится, в доме заметно нарушится равновесие — нет, не материальное, конечно, и не в его пользу, ведь они с Эллой сейчас явно не потребляют двух законных третей от того, что дает ферма. Все делится поровну, а это, если разобраться, не совсем справедливо по отношению к ним с Эллой. И все равно Сьюлин недовольна. Нет, она, конечно, приветлива, даже иногда по-настоящему ласкова с Эллой, но он чувствовал, что Сьюлин считает себя обойденной в этой жизни. Может быть, ее подспудное недовольство судьбой усилилось после приезда матери? Хоть бы Скарлетт больше не возвращалась. Ему достаточно хорошо с Уиллом, Сьюлин, Эллой. И будет еще лучше с Аннабел. У него даже мысли не появлялось о том, чтобы сообщить Скарлетт о своей возможной женитьбе. А к этому все придет, раньше или позже.

Они все-таки выследили того медведя. Случилось это в начале декабря, когда медведь стал уже настолько дерзким или любопытным, что забрался в сарай Дика Клэнси. Дик спросонку шарахнул в темноту из двух стволов, в ответ раздался поспешный топот, такой тяжелый, что Дик, честно говоря, даже заробел слегка. Единственное, что он мог сделать, так это спустить своих гончих. И в то же время это было самой последней вещью, на которую он должен был решиться. Его гончие все-таки никогда не преследовали такого зверя. Лиса или олень — далеко не одно и то же, что крупный хищник. В этом он убедился через несколько минут после того, как спустил собак. Самый крупный кобель, вожак своры, слишком ретиво принялся утверждать свое старшинство, за что и поплатился. Медведь распорол ему брюхо. Запихивать внутренности обратно и зашивать брюхо кобеля Дик не стал. Он просто пристрелил его.

На следующее утро десять охотников с собаками прочесывали лес, растянувшись цепью. Начали они все с того же участка у Черного ручья. Собаки сразу же взяли след, тем более что Дик, возможно, ранил зверя — маленькие, едва заметные капли крови встречались на пожухлых листьях.

Уэйд ехал верхом на своем Лавджое, ярдах в пятидесяти от него возвышался на муле Джереми Сэндерс, в черном коротком полушубке, в штанах цвета хаки, заправленных в резиновые сапоги, а рядом с мулом рычал и хрипел, удавливая себя ошейником, его ужасный пес.

Они поднялись на небольшой пригорок, увенчанный валуном. С этого места лес казался более низким, а звуки, долетавшие из его гущи, более отчетливыми. Прямо пред ними тек неширокий рукав реки Флинт. Очевидно, собаки гнали зверя по противоположному берегу.