Олег Кудрин - Кармелита. Счастье цыганки

Миро нажал кнопку отбоя. А Соня еще долго думала о том, что же значил этот разговор?

Идея Антона была проста донельзя. Мать его, Тамара, задумала убийство Кармелиты. Значит, нужно получить в свои руки надежное оружие против нее. То есть даже не получить, а вернуть. Да-да, вернуть запись разговора Форса и мамы, состоявшегося накануне аварии. Поначалу мелькнула мысль: а что, если сыграть в открытую. Так, мол, и так, дорогой Леонид Вячеславович, матушка моя совершенно зарвалась. Нужно мне оружие, дабы держать ее в узде, не позволяя творить всякие непотребства. Не откажите в помощи. Позвольте сделать копию разговорчика.

Но Антон почти сразу же прогнал эту мысль. Нет, хоть Форс и отошел от активной криминально-юридической деятельности, но удавья хватка не позволит ему так просто поделиться столь сильным оружием. К тому же одно дело, если бы это оружие было исключительно против Тамары. Так ведь нет, это бомба и против самого Форса. Кто знает, может, он вообще уничтожил эту запись? Может быть? Вполне! Но вряд ли… Все же Форс — человек авантюрный. Поэтому его характер не позволит уничтожить такую запись. На всякий случай. А вдруг когда-нибудь нужно будет припугнуть Тамару…

Так, может, все-таки сыграть с Форсом в открытую. Нет-нет, он злопамятный. Тут же припомнит, как Антон защищал мать, говоря, что она заблудшая жертва во всей этой истории с аварией. И сейчас, если прийти к нему с такой просьбой, он только поизмывается вдоволь, а потом все равно откажет. Или заломит неподъемную откупную сумму.

Остался один выход: достать из потайного внутреннего кармана старые ключи и тайком пробраться в дом Форса, когда адвоката не будет дома. И там порыскать хорошенько. Леонид Вячеславович — человек оригинальный. Он может спрятать кассету в самое хитрое место. А может оставить ее прямо в диктофоне на журнальном столике.

От горя Зарецкий совсем голову потерял. Казалось, что закончился у него какой-то невидимый источник жизненной энергии. Пока Астахов бегал где-то по городу, он просто сидел в своем кабинете, бессмысленно уставившись в одну точку. И даже есть перестал.

— Рамир… Рамир, пошли пообедаем, — уговаривала Земфира.

— Нет, не нужно. Мне теперь ничего не нужно. Как человек, который все потерял… Мне незачем жить дальше…

— Не говори так. Ты не должен так говорить…

— Я знаю, но ничего не могу с собой поделать. — Баро обвел комнату мокрыми от слез глазами. — Как же так?! Кармелита, дочка… Как же так!!! Пойми! Мне незачем больше жить.

— Что ты? Нельзя же так. Я не смогу жить без тебя.

— Прости, Земфира. Я от горя совсем дурной стал. И забыл о тебе. Прости.

— Нет. Это я должна просить у тебя прощение. За то, что солгала тебе. Прости, если сможешь!

— Это все прошло. Проехала кибитка. Я сам во многом виноват. Часто не слушал, что ты мне говорила. Слишком хотел иметь наследника и даже не представлял, какая это для тебя болезненная тема.

— Нет. В этом не ты виноват. Я сама обещала подарить тебе наследника, первая заговорила о нем. Вселила в тебя надежду…

— Что ж, тут каяться можно бесконечно. Мы должны простить друг друга, и забыть об этом. Слышишь, за стеной галдят дети Розауры. Понимаешь… Теперь у нас с тобой есть много наследников. И неважно, что в их жилах течет не наша кровь. Главное, чтобы они считали нас своими родителями.

— Вспомни представление. Они уже признали нас. Они оказались мудрее нас, Баро.

— Пойдем к детям.

— Пошли.

Земфира была рада хотя бы тому, что Баро вышел из комнаты.

И вот наконец настал тот долгожданный момент, когда Астахову позвонили и сказали:

— Николай Андреевич? Приходите. Мы вас ждем, результаты экспертизы готовы.

— А что там, что? Скажите?

— Приезжайте. Тут все узнаете.

— Где? К кому? У кого?

— Приходите. В кабинет к Ефрему Сергеевичу Солодовникову. Знаете такого?

— Да, конечно.

Астахов ворвался в кабинет следователя. И, едва поздоровавшись с ним, сразу спросил:

— Что вам удалось выяснить о пожаре?

— Многое, — честно ответил Ефрем Сергеевич. — Вы присаживайтесь.

Николай Андреевич заставил сесть себя в кресло.

— Что значит «многое»? Говорите же.

— Господин Астахов, давайте немного успокоимся. Я понимаю все ваши чувства и все же…

— Да, да, конечно.

— Так я продолжу. Во-первых, мы абсолютно уверены, что это не просто пожар. Конюшню подожгли.

— Зачем? Ради чего? Это же глупо, бессмысленно?

— Не совсем так. Конюшню могли поджечь с целью убийства.

— Кармелиты?!

— Это еще нужно выяснять, кого хотели убить.

— То есть останки погибшей…

— Да. В пожаре погибла не ваша дочь, а совсем другая женщина.

Астахов схватился за сердце.

— Дайте мне воды, пожалуйста.

Следователь протянул Астахову полный стакан:

— Пожалуйста, возьмите.

Астахов жадно выпил всю воду одним глотком.

— Я знал это. Я не верил, что Кармелита погибла.

— Откуда вы могли это знать? — въедливо спросил Ефрем Сергеевич. — Ведь все были уверены, что погибла именно она.

На глазах Астахова появились слезы. Но он очень быстро взял себя в руки.

— Не знаю, как это объяснить. Может, отцовское сердце подсказало… Кстати, а как вы это установили?

— Это оказалось довольно просто. Мы запросили медицинскую карту, и не пришлось даже проводить специальную экспертизу: погибшая женщина была значительно выше вашей дочери.

— Но где же тогда Кармелита?

— Вот, меня этот вопрос сейчас тоже больше всего интересует. Где ваша дочь? Это во-первых. Во-вторых, кто та несчастная неизвестная женщина, погибшая в конюшне? И третье, есть ли между этими двумя гражданками какая-то связь?

— Я не знаю ответов на эти вопросы.

— И никто не знает. Но пока мы их не получим, успокаиваться рано. Так что, я думаю, нам стоит прокатиться.

— Куда?

— В Зубчановку. К господину Зарецкому.

Антон очень надеялся на то, что Форс в последнее время сильно оживился, а потому может подолгу уезжать из дома. Со стороны трудно было сказать, что именно произошло в жизни адвоката, но явно чувствовался впрыск хорошей дозы адреналина. Вот и сейчас, подойдя к дому, Антон увидел, как Леонид Вячеславович садится в свою машину, лихо разворачивается и уезжает в неизвестном направлении. Судя по походке, на дело. Он давно уже заметил, каждый раз, когда появлялся новый заказ, в Форсовой походке появлялась какая-то особая, показушная энергичность.

Что ж, хозяин дома ушел, теперь можно приняться и за обыск. Главное — войти в дом так, чтобы никто ничего особенного не заподозрил. Не вызвал милицию. А в самом деле — что такого. В конце концов, Антон был женихом трагически погибшей художницы, отцом ее ребенка. Почему бы ему не зайти в дом Светы. Вот ведь у него и ключ остался. Он тут долго жил на правах жениха, даже ремонт делал. Столько сил на него положил — ужас.