Уинстон Грэхем - Фортуна-женщина. Барьеры

Он в задумчивости пошел рядом со мной к воротам.

— Скажите… Вас интересует Леони?

Теперь я ничего не имел против прямого вопроса.

— Да.

Сандберг открыл ворота.

— Она не в Риме.

— А где?

— В местечке, которое называется Полтано. Это горная деревня немного выше Амальфи.

— Почему она уехала?

— Я думал, вы знаете.

— Она вам ничего не сказала?

— Нет. Вчера после обеда села на катер. Потом капитан случайно обмолвился, что она сошла на берег в Сорренто. Если вам нужно в Рим, вы не станете высаживаться в Сорренто. Дальше было проще. Видите ли, я здесь всех знаю.

Мне подумалось: Сандберг мог быть опасным врагом, но и весьма полезным другом.

— Мадам Вебер знает?

— Конечно. Леони остановилась на одной из ее вилл.

— На одной из ее вилл?

— Мадам Вебер владеет недвижимостью в разных местах. Помните, как вы впервые ездили с нами в Амальфи? Это была деловая поездка. У нее несколько домов и квартир в том районе.

Я не находил слов. Сандберг немного подождал и добавил:

— Не нужно думать, будто мадам Вебер что-то имеет против вас. По-видимому, Леони понадобилось на несколько дней покинуть остров и она попросила Шарлотту помочь ей. При этом она могла связать мадам Вебер клятвой — раз она даже мне не сказала.

— Вы знаете точный адрес? Как мне найти ее?

Я почувствовал, что он улыбается в темноте.

— Пьяцца Сан-Стефано, 15. В Полтано только и есть, что площадь да церковь. Так что, если уж вы доберетесь до деревни, долго искать не придется.

Коксон все еще не появлялся, поэтому я поужинал и сел ждать его. Все, что свалилось на меня в эти несколько дней, перепуталось и как бы отдалилось. Сейчас меня главным образом заботило, почему уехала Леони. Я находил только одно — и весьма неприятное — объяснение. Что делать?

Вконец измучившись, я разделся и, лежа в постели, продолжал курить, пить и прислушиваться к звукам в соседней комнате.

Я пытался ”для разнообразия” думать о Гревиле, но по какой-то непонятной причине его образ ускользал от меня. Мне не удавалось даже отчетливо вспомнить его лицо, и я пожалел, что не прихватил с собой фотографию. Однако через некоторое время в памяти всплыл сорок второй год и наша встреча перед моим отбытием на флот. Тогда Гревил только что оставил научные исследования и просил, чтобы его зачислили в диверсионно-десантные войска (правда, из этого ничего не вышло). Помнится, он испытывал воодушевление, словно сбросил тяжкий груз с души, и одновременно досаду оттого, что некоторые друзья, из тех, кто не знали о направлении его научного поиска, смотрели на решение Гревила принять участие в боевых действиях как на сугубо патриотический акт. Ему было всего двадцать восемь лет, и они считали, что в нем заговорило благородство: мол, он не может отсиживаться в лаборатории. Гревил сказал мне: ”Конечно, я патриот и верен королю, отечеству и все такое прочее. Да и невозможно не быть патриотом перед лицом столь наглой агрессии. Но, если говорить честно, мой поступок продиктован в первую очередь верностью самому себе, всему, что мне дорого. Видит Бог, это не красивый жест, и уж во всяком случае здесь неуместно говорить об отваге и самопожертвовании. Любая попытка наклеить ярлык была бы проявлением идиотизма. Это решение не делает меня ни лучше, ни хуже, чем я был прежде. Просто у меня есть совесть и убеждения”.

Был ли Гревил так же тверд душой в последние минуты своего пребывания в Амстердаме?

Что-то важное сказал граф Луи Иоахим, но что именно? Внезапно я вспомнил: ”Ваш брат был одним из тех людей, которые ставят перед собой труднейшие, а то и невыполнимые задачи. Мне не раз приходило в голову: как такой человек перенесет поражение — в какой угодно области! Обыватель идет на гораздо меньший риск, начиная дело, и не столь эмоционально реагирует на победу… Тогда как человек высоких идеалов подчас не может найти в себе силы для компромисса. Не может или не хочет. Победа или смерть — ему ненавистна сама мысль об отступлении!”

Неужели Луи Иоахим понял Гревила лучше, чем любой из нас?

Ход моих мыслей был нарушен шагами человека, который — пусть даже я не знал всего — имел непосредственное отношение к тому, что случилось с Гревилом. В соседнюю комнату вошел Мартин Коксон.

Глядя на него, возникшего — немного погодя — в дверях моей спальни, можно было забыть о том, что в душе он вовсе не был моряком. Синий бушлат, устойчивость позы, властный вид человека, привыкшего отдавать команды… Однако это ощущение пропадало, когда вы замечали мертвенную бледность кожи, словно никогда не знавшей солнца, аристократические скулы, овал лица, достойный отпрыска Двенадцатой Египетской династии, красивые задумчивые глаза, в которых клокотала страсть… Он выпил — это было ясно.

— Ну и как оно? — спросил он от двери.

— Вы что-то загуляли, — заметил я. — Хорошо провели время?

— Божественно. Я не ждал вас раньше завтрашнего утра. Какие новости — хорошие или плохие?

Я впился в него глазами. Он хорошо держался, и только нарочитая безучастность выдавала повышенный интерес.

— Это зависит от точки зрения.

Возможно, я чем-то выдал себя. Мартин достал сигару.

— Они разыскали еще одного свидетеля, который видел, как Гревил спрыгнул в канал. Здесь нет подвоха: я встречался с этим человеком. Это — главная новость. Потом, всплыла какая-то история с наркотиками, — я пустился в подробности. Мне казалось, чем дольше я буду говорить — и, в общем, правду, — тем дольше и эффективнее смогу притворяться.

По окончании моего рассказа Мартин сказал:

— Значит, он все-таки…

— Да. Мое… наше подозрение не подтвердилось.

Мартин выбросил спичку и, засунув руки в карманы, несколько минут стоял, заслоняя собой проход. Я ждал.

— Что вы теперь чувствуете?

— Слепую злобу.

— На кого?

— Главным образом на себя. Я, словно фанатик, зациклился на том, что казалось неоспоримым, но в конце концов развеялось, как дым. Ну что ж, раз Гревил не был убит, нет смысла продолжать расследование.

— Что же вы собираетесь делать дальше?

— Перестану валять дурака. Все кончено, Мартин. Похоронено и забыто.

— Некоторые чувства, если предаваться им слишком долго, способны ожесточить человека, отравить кровь.

— Помогите мне разделаться с этой бутылкой.

Он покачал головой.

— Итак, вы прекращаете поиски Бекингема?

— Какие у меня шансы? Ни единого.

— Вы уже побывали на вилле ”Атрани”?

— Да. Леони уехала в Рим.

— Вчера после обеда. Я сам только вечером узнал. В противном случае, возможно, мне удалось бы если не отговорить, то хотя бы проследить за ней, — он с горечью посмотрел на кончик сигары. — Вряд ли мы увидим ее еще раз.