Уинстон Грэхем - Фортуна-женщина. Барьеры

— Господи! — воскликнул Мартин. — Я уж думал, что мы с этим покончили. Что тут можно добавить?

— Я долго не мог понять: почему, если он не чувствовал за собой вины, Гревил сопротивлялся обыску? Казалось бы, его неосведомленность не вызывает сомнений. Но сейчас я склоняюсь к другой точке зрения. Возможно, ко времени прихода полицейских многочисленные разрозненные подробности, касавшиеся поведения Бекингема, кое-какие слухи, достигавшие его ушей на Яве, или обрывки разговора между таможенниками в аэропорту, — возможно, все это сложилось наконец в стройную картину и Гревил догадался, что находится в ящике, среди экспонатов для Британского музея. И в нем сработал импульс: защитить Бекингема! Не оправдать его поступок, но помочь ему избежать ареста — ради дружбы забывая о себе.

— У вас богатое воображение.

— Тут не одно воображение. Вы знали, что Гревил вел дневник?

Мартин почесал руку, поглядел на покрасневший участок кожи и вообще всячески тянул с ответом.

— Это был не дневник в полном смысле слова, — продолжил я. — Так, деловые записи, но в последнее время Бекингем стал занимать в его мыслях большое место. Я убежден: Гревил считал Бекингема выдающейся личностью, которая по несчастливой случайности сбилась с пути. Догадавшись о низком обмане, он прежде всего думал не о себе, а о том, как спасти этого мерзавца.

— Много же вам известно!

— К сожалению, еще не все. Например, я не знаю, что произошло после ухода полицейских. Думаю, Бекингем как-то пронюхал об их визите, — возможно, наблюдал за отелем, а потом позвонил по телефону-автомату, чтобы узнать, что случилось. Должно быть, Гревил пришел в ярость, и Бекингем предложил встретиться на мосту в ”Барьерах”. Разговор состоялся. Осознав всю глубину морального падения Бекингема, втянувшего его в гнусную авантюру, и то, какого он свалял дурака, позволив обвести себя вокруг пальца точно младенца, Гревил оказался не в состоянии это перенести и покончил жизнь самоубийством.

Мартин бросил леску обратно на дно лодки.

— Но почему? — прорычал он.

— Что — почему?

— Из всего сказанного вовсе не вытекает необходимость сигать в канал. Вы не привели ни одного убедительного довода! Ни одной уважительной причины!

Он достал вторую сигарету и прикурил ее от первой.

— Причина была, — возразил я. — Кто высоко летает, низко падает. Самоубийство есть акт безумия.

Он выбросил в море недокуренную сигарету и проследил за ее траекторией.

— Вот именно. Ваш брат был фанатиком без малейшего чувства юмора или хотя бы чувства меры. Святая Тереза в шортах цвета хаки и солнечных очках! Иоанн Креститель, которого ровным счетом никто не преследует, разве что собственная глупость. Жалко, что мы давным-давно этого не поняли — это избавило бы нас от многих неприятностей.

— Вам-то с какой стати жаловаться? Его прыжок избавил вас от всех неприятностей на свете!

Мартин медленно сгибал сигарету, пока она не переломилась пополам. Когда он выбрасывал то, что от нее осталось, за борт, мышцы его рук напряглись до предела, однако выражение лица осталось прежним. Ну, разве что скулы показались мне более резко очерченными, а височные впадины — более углубленными.

— Давно вы знаете?

— С тех пор, как получил письмо от Пангкала.

— А до этого?

— Так, смутные подозрения.

— Давно?

— С самого начала. Коробка сигар у вас на столе — ”Эль Торо”.

— А что такое?

— Их производит фирма ”Клаасен оф Хаперт”. Гревил любил эту марку и доставал, где только мог. Это его подарок?

— Да.

— В Англии их не встретишь на каждом углу.

Он посмотрел на берег, на меня и пустынное, залитое солнцем море, словно что-то прикидывая в уме.

— Значит, вас удивило мое согласие сопровождать вас в Голландию?

— Я подумал: если вы каким-то образом замешаны в эту историю, возможно, для вас имело смысл проследить, как бы я до чего-нибудь не докопался. Впрочем, теперь я понимаю: вам ничего не грозило.

Он мрачно сверлил меня взглядом.

— Абсолютно ничего не грозило.

— Тогда зачем вы поехали?

— Какая теперь разница?

— Надеялись напасть на след Леони?

Мартин пожал плечами.

— Она исчезла без единого слова — во всяком случае, так это выглядело. Я терялся в догадках, а вернувшись в Англию, отправился к ее матери, но она не дала мне ее адреса.

— Вы уж больно спешили покинуть Амстердам. Это было неосторожно с вашей стороны.

— Когда я услышал, что с Явы возвращается их сотрудник, я понял: надо рвать когти. И потом… после стычки с Джоденбри… он мог меня выдать.

Какое-то время мы оба молчали. Солнце жарило вовсю. Глиссеру надоело играть с туманом, и он умчался в сторону Неаполя. Мы с плохо скрываемой ненавистью уставились друг на друга.

— Тот фарс в ”Барьерах” сбил меня с панталыку, — признался я. — Мне показалось, что мои подозрения беспочвенны.

— Какой еще фарс?

— Я имею в виду то, что вы назвали ”стычкой с Джоденбри”.

— Спросите его самого — посчитал ли он это фарсом!

— Тогда почему вы с ним сцепились?

— Вам не понять, даже если бы я попробовал объяснить.

— Попытайтесь.

— Как-нибудь в другой раз.

— Другого раза не будет.

Я изменил курс, так что мы описали дугу и вновь шли к берегу. Наш путь лежал прямо через толщу тумана. Мартин, сидевший спиной к берегу, оглянулся и вдруг сказал:

— Филип, если вы что-то задумали, советую бросить.

Я проигнорировал это предупреждение и продолжал допытываться:

— Когда вы откликнулись на мое приглашение на Капри, это также ввело меня в заблуждение. Я подумал: будь вы Бекингем, вы побоялись бы неожиданно предстать перед Леони: застигнутая врасплох, она могла вас выдать. Однако вас это не смутило. Почему?

— Я заранее дал ей телеграмму — в аэропорту Неаполя, как только узнал от вас адрес.

Я первым нарушил наступившее молчание:

— Теперь, когда мы одни в открытом море и дальнейшее притворство не имеет смысла, расскажите, что произошло во время вашей последней встречи с Гревилом.

Мартин заколебался и окинул меня оценивающим взглядом. Я уже думал, что он откажется отвечать, но, по-видимому, он решил, что если достаточно долго заговаривать мне зубы…

— Мы договорились встретиться на мосту. Он обвинил меня в том, что я втянул его в грязные махинации, и потребовал вытащить его из грязи. Я спросил: каким образом? Я надеялся, что смогу благополучно провернуть эту жуткую авантюру с опиумом и он так ничего и не узнает. Но мне не повезло. Он ни разу не дал мне возможности остаться одному в его комнате. Иначе я бы изъял товар и успел передать Джоденбри. В тот самый день, когда нагрянула полиция, я уже было почти уговорил Леони как-нибудь выманить Гревила из номера. Но все пошло вкривь и вкось. Да. Все пошло наперекосяк. Так я и сказал Гревилу. А еще я сказал: нечего ему разыгрывать удивление, что я злоупотребил его дружбой. Я никогда не скрывал от него свою жизненную философию и не пытался казаться лучше, чем я есть. Если ему было угодно подыскивать мне оправдания и строить замки на песке, сам виноват, что сия постройка рухнула при первом же соприкосновении с грубой действительностью. Он сам себя надул и сам несет ответственность!