Уинстон Грэхем - Фортуна-женщина. Барьеры

Итальянцы, все это время крутившиеся возле нас, отошли на другой конец шхуны. Должно быть, они решили, что мы повздорили из-за затопленной лодки. Один стоял, вперив взгляд в приближающийся берег. Мартин перевел дух и повторил:

— Сроду не поверил бы, что такой умный человек мог свалять такого дурака! Вплоть до вчерашнего дня…

— То есть, вам нужно было свалить на кого-нибудь вину.

— То есть, мне было нужно найти во всем этом хоть какой-то смысл. Разве вам кажется, что в этом есть смысл? Кажется даже сейчас? Почему, по-вашему, я пошел на риск и отправился с вами в Амстердам? Почему, рискуя быть разоблаченным, явился сюда? Ради Леони? Это было не главным. Со временем я так или иначе нашел бы ее. Почему поощрял ваши поиски — даже когда казалось, что вы вот-вот отступитесь? Потому что нам обоим было важно доказать одну и ту же вещь. Разве не так? — Он сел, прислонившись к борту, и прошептал: — Его самоубийство ничего никому не доказало и явилось слепым актом разрушения. Человек взял и выбросил в канал свою жизнь — ради красивого жеста! Вот что меня убивает! Взял и выбросил жизнь — к чертям собачьим!

Он разглагольствовал так горячо, что на какую-то минуту я поверил. Будь ему все равно, он не говорил бы так. Антагонизм между нами на какую-то минуту исчез. У нас была общая цель — и общее поражение!

После продолжительной паузы я сказал:

— И все-таки я могу это понять.

— Ради Бога, не говорите мне, что вы одобряете его поступок!

— Нет. Но я пытаюсь поставить себя на его место. Возможно, ему показалось, что в ваших словах есть доля истины и он частично виноват. Не это ли вы постарались внушить ему?

— Черт побери! Ну ясно, я был зол, мы поцапались, люди не всегда взвешивают свои слова…

— Так или иначе, вы их произнесли, и он оказался во власти страшных мыслей: опиум найден у меня, этот человек — мой друг, что же мне делать? Мы столько дискутировали как раз о таких вещах. Что делать?

— Он что, решил, будто спасает меня этим безумным актом? Какого черта…

— Раньше у меня тоже не укладывалось в голове… зная убеждения Гревила… что он способен лишить себя жизни. А теперь я вижу: именно эти убеждения — и вы — подтолкнули его к краю бездны. Для христианина добровольная смерть — символ самого тяжкого поражения, не правда ли? Но где кончается самоубийство и начинается самопожертвование? Как, например, расценить поступок Оутса, покинувшего палатку во время последней экспедиции Скотта?

Мы долго молчали. Мартин заговорил первым:

— Да, время от времени вы очень походите на него. Эта привычка пристегивать ко всему моральные принципы. Но попробуйте приложить их к той ситуации. Если, по-вашему, он жертвовал собой, то каким образом он рассчитывал меня спасти — и от чего? От ареста и тюремного заключения? Да я бы справился и без его помощи! Подумаешь — полиция объявила розыск! Меня и так уже несколько лет ищут как Бекингема. Нет, он лишь взвалил на меня тяжкое бремя. Это ужасно. Почему я должен до конца нести этот крест?

— Можете не нести. Вам будет нетрудно от него освободиться — коль скоро вы считаете себя правым.

Мы как-то незаметно приблизились к берегу. Я узнал высоченные, словно башни, скалы в окрестностях Амальфи. Подошел шкипер и что-то сказал Мартину. Тот резко повернулся ко мне.

— Какого черта вы сказали, будто нам нужно в Амальфи?

— Потому что я считаю преждевременным возвращаться на остров.

— Почему?

— Мы еще не закончили наш маленький спор. Как ни жаль вас разочаровывать.

Мартин воззрился на меня. Ему помогли подняться; я встал без посторонней помощи. Наступило время сиесты, и на причале не было никого, кроме двоих, задремавших в тени. Тарахтел готовый отойти от пристани автобус.

Я пожал руку шкиперу и поблагодарил за спасение. Он понял, просиял и похлопал меня по плечу. Коксон не проронил ни слова.

Уже собираясь сойти на сушу, он спросил:

— Эти люди из Салерно. Почему вы предпочли Амальфи?

— А разве не здесь, — ответил я вопросом на вопрос, — прячется Леони?

Обессиленные, мы стояли на причале — ни дать, ни взять товарищи по несчастью — и наблюдали за тем, как рыбацкая шхуна исчезает вдали. Я так и не узнал фамилии шкипера, а если и прочел ее на борту, то не запомнил. Мы стояли рядом, Мартин и я, и от нашей все еще влажной одежды валил пар.

— Это слишком далеко зашло, — сказал Мартин.

— Да — и поэтому так просто не кончится.

— Что вы предлагаете — сразиться врукопашную, прямо здесь, на причале?

— Нет. Я должен увидеться с Леони.

— Послушайте, — выдавил из себя Мартин. — Оставьте ее в покое. Леони совершенно ни при чем. Она не имеет к Гревилу ни малейшего отношения.

— Зато имеет отношение ко мне.

— Вам померещилось. Это ничего не значит. Она вернулась ко мне. Предупреждаю — держитесь от нее подальше!

Я пригладил рукой волосы и, вынув из кармана носовой платок, хотел отжать, но оказалось, что он уже высох. Мартин спросил:

— Вы куда?

— Я уже сказал.

— Ну, и что толку, если даже вы с ней встретитесь?

— Слушайте, Мартин. Если хотите, можете догонять автобус, я не могу вам помешать. Вы вольны идти на все четыре стороны. Но, конечно, вам выгоднее всего следовать за мной. Потому что, пока я жив, ваша жизнь под угрозой.

Я прошел по пристани, мимо не успевшего отойти автобуса, и свернул в центр маленького городка. Миновав собор, я поднялся вверх по узкой улочке, где Леони в прошлый раз купила шарф. Мне с трудом удавалось держаться на ногах. Я не проверял, идет ли за мной Мартин.

Лавка, где она купила шарф, оказалась на замке, так же, как и остальные, но на крыльце забавлялись с котенком двое старших ребятишек. Они меня узнали. Я произнес: ”Полтано”, и на меня обрушился водопад незнакомых слов. Я замахал руками: ”Lento, lento!” [13] Помедленнее! (итал.).

К счастью, один из них немного говорил по-английски, и в конце концов нам удалось понять друг друга. Как выяснилось, удобнее всего идти по шоссе, но для этого нужно вернуться к морю и сделать крюк до следующей деревушки; если же меня не пугает крутой подъем, можно карабкаться дальше по этой улочке, а потом по высохшему руслу небольшой речки, до второй разрушенной мельницы. Оттуда будет видно шоссе, но добираться до него придется сквозь кустарник, по бездорожью, хотя и всего несколько десятков метров.

Я поблагодарил мальчишек и, повернувшись, увидел на углу Мартина — он следил за мной.

Улочка круто забирала вверх и вскоре потерялась среди апельсиновых и виноградных зарослей, утонула в высокой сорной траве. Я миновал несколько полуразвалившихся лачуг; меж камней бродили куры. Наконец показалось высохшее русло с проглядывающей сквозь траву галькой. Извиваясь, оно повело меня дальше, в лощину.