Уинстон Грэхем - Фортуна-женщина. Барьеры

— Все выходные я задавал себе вопрос; услышу ли от вас в понедельник предложение уйти в отставку?

Он по-прежнему избегал смотреть в мою сторону.

— Не глупите, Оливер. Нужно видеть вещи такими, как они есть, соблюдая перспективу. Злонамеренные слухи и необдуманная стычка еще не повод для того, чтобы испортить человеку жизнь.

Он произнес это едва ли не скороговоркой, так, словно заранее заготовил контрдоводы — больше для себя, чем для меня.

— Если узнают, что один из совладельцев фирмы подозревается в мошенничестве, — сказал я, — и при этом не находит иных аргументов, кроме рукоприкладства, это отпугнет клиентов.

— Эта история скоро забудется, сама собой сойдет на нет. Завтра я намерен повидаться с Макдональдом, потолковать по-приятельски. Главное — чтобы он отозвал свое обвинение.

— Он выдвинул обвинение?

— Да. Вы еще не виделись с Майклом? Ах, черт, мы говорили о разных вещах. Макдональд подал на вас жалобу в Совет Ассоциации.

В кабинете рядом стучала пишущая машинка.

— На что он жалуется?

— Что вы оскорбили его действием. Как вам, должно быть, известно, существует специальный подкомитет для разбора разного рода нарушений, допущенных членами Ассоциации. Здесь, конечно, особый случай, и Макдональд не мог этого не знать.

— Знать-то он знал, но, раз дело дошло до драки, рассудил, что нужно идти до конца — все грязное белье вытащить на всеобщее обозрение.

— Надеюсь, там нечего вытаскивать, — сухо возразил мистер Аберкромби. — Так или иначе, пока ситуация не вышла из-под контроля, необходимо положить этому конец. Если потребуется, я поговорю с начальником Макдональда.

Я подошел к двери и обернулся.

— Хочу, чтоб вы знали. Я не допущу, чтобы из-за меня пострадала репутация фирмы Аберкромби. Я и только я несу ответственность за все происшедшее.

Старик нахмурился.

— Ладно, Оливер, мне понятны ваши чувства. Но я убежден: вы не сделали ничего такого, что могло бы подорвать престиж нашей профессии. Так что мы еще постоим за вас, хотите вы этого или нет.

— Спасибо, — пробормотал я. Сроду мне не было так стыдно.

После обеда я так и не смог нормально продолжать работу, а сидел за своим столом и вычерчивал на промокашке квадратики с кубиками. Сломался грифель — я заново отточил карандаш, но он снова сломался, и я отправил его в мусорную корзину. Около пяти я отправился домой и застал там Сару, чрезвычайно встревоженную.

— Что-нибудь узнала?

— Нет. Я ездила в его банк, но они не смогли мне ничего сообщить. Тогда я отправилась в художественный магазин на Грэфтон-стрит, где он время от времени выставляет картины. Там его уже два месяца не видели. Потом я обратилась в лондонское отделение агентства ”Венера” — они организуют экскурсии на пароходе до Мадейры. Его фамилия не значится в списках пассажиров — они проверили все последние рейсы. Завтра попытаю счастья в аэропорту. На обратном пути я опять завернула к Вере Литчен, но ее дом словно вымер, и никто не знает, где она может быть. А теперь еще Трикси как сквозь землю провалилась.

— Трикси? Разве ты не брала ее с собой?

— Нет. Мне хотелось как можно быстрее обернуться.

— Где ты ее оставила?

— Как обычно, дома.

— И заперла дверь на ключ?

— Я была уверена, что да, но по возвращении обнаружила, что дверь не на запоре.

Она смотрела мне прямо в глаза. Я изо всех сил старался не показать свою тревогу.

— Наверное, ты в спешке не заперла дверь и она открылась на сквозняке. Вот Трикси и убежала. Ты спрашивала привратника?

— Да, но он отлучался. Не понимаю, как Трикси могла решиться. Она испытывает ужас перед уличным движением.

— Он не заметил, чтобы сюда кто-то входил?

— Нет.

— Должно быть, она по ошибке забежала в одну из соседних квартир. Или какая-нибудь старушка взяла ее с собой угостить косточкой.

— Привратник обошел весь дом.

Я вдруг почувствовал, что с меня довольно.

— Послушай, Сара, не готовь сегодня ужин на мою долю. Я уезжаю и могу вернуться поздно. Хочу поговорить с Генри Дэйном.

— И все ему рассказать?

— Да. Я больше не в силах бороться в одиночку.

— Ты прав, Оливер.

— Конечно, это рискованно. Если Дэйн нам не поверит, он должен будет обнародовать эту историю. Но она так или иначе выплывет наружу, — я рассказал ей о Макдональде.

— Ах, Оливер… Неужели это никогда не кончится?

— Кончится — так или иначе.

— Может, мне поехать с тобой?

— Я тоже этого хочу — ты не представляешь, до какой степени. Но будет лучше, если я отправлюсь к нему один.

Мне повезло: Дэйн оказался дома. Он сам открыл дверь и сухо приветствовал меня:

— Здравствуйте, Оливер. Как вы узнали, что я вернулся? Заходите.

— Интуиция. По правде говоря, я и не знал, что вы уезжали.

— Были дела в Шотландии, пришлось на недельку отлучиться. Гвинет и сейчас еще там.

— Вы собирались выйти поужинать?

— Нет. Предпочитаю сварить яйцо и скоротать вечер за книгой. Что будете пить?

Я взглянул на часы.

— Можете уделить мне полчаса?

— Конечно. Целый вечер, если потребуется.

Мы сели.

— Я дважды договаривался с вами о встрече и дважды отменял ее. И вот результат.

— Первая отмена произошла по причине вашей свадьбы. Считаю эту причину уважительной. Ваше здоровье!

Мы оба выпили.

— Проблема как раз и связана с моей женитьбой. Генри, я попал в беду.

Он вгляделся в мое лицо и перестал улыбаться. Видно, события последних дней наложили зловещий отпечаток.

— Велика ли беда?

— Очень. Хоть стреляйся.

— Говорите.

Я все ему рассказал.

На лице Генри Дэйна было невозможно что-либо прочесть. Он слушал, не перебивая, и почти все время стоял — сначала набивал трубку, а затем, облокотившись на камин, попыхивал ею и глядел в пространство. Один раз мне показалось, будто его лицо приняло жесткое выражение, но это, скорее всего, было обусловлено тем, как он сжал в челюстях трубку. Он и курил так же, как делал все остальное: решительно и энергично, так что подчас его лица не было видно за клубами сизого дыма.

Не думаю, что мне удалось наилучшим образом изложить свою историю. Как раз в тех случаях, когда слишком многое поставлено на карту, нужные слова и не идут на ум. Да и как я мог передать другому мужчине свои чувства к Саре — а ведь они-то и лежали в основе всех моих ошибок.

Когда я закончил свой длинный, путаный рассказ, Генри наклонился над пепельницей, выбил трубку и стал заново набивать ее табаком.

— Для начала скажу вам, Оливер: говоря, что ваше положение — хоть стреляйся, вы нисколько не преувеличили.

Я молчал: этот рассказ истощил мои силы.

Генри снова закурил. Наблюдая за игравшими у него на лице отсветами пламени, я вдруг понял, что, в сущности, плохо знал его. Можно было ожидать любой реакции.