Ребекка Кристиансен - Однажды в Париже

Я не помешана на театре и не знаю наизусть ни одного мюзикла, и уж тем более не визжу от одного только упоминания о Стивене Сондхайме. Я лишь однажды видела «Отверженных» в период бурного помешательства на Хью Джекмане. У меня есть электронная версия книги, которую скачала лишь потому, что знала, что она имеет отношение к Парижу, и что эту книгу написал Виктор Гюго, но я никогда даже не начинала ее читать.

Несмотря на все это, смотреть вживую – это потрясающая вещь. Когда Фантина поет «Я видела сон», все тело дрожит, а слезы катятся по лицу. Когда Жан Вальжан бежит от закона, я так сильно сжимаю скрещенные пальцы, что они начинают болеть. Мне кажется, что только моя воля о его спасении – это единственное, что позволяет ему оставаться в безопасности. Я ненавидела Козетту, Мариуса и их роман в фильме, но здесь они заставляют сердце трепетать. И Эпонина… Когда она поет песню о своей безответной любви «Сама по себе», чувства, которые я испытывала, когда была влюблена в Жака, возвращаются. Актриса повторяет шепотом: «Я люблю его», и меня начинает знобить. Она поет последнюю строчку, и щеки начинаю пылать в темноте, хотя я - единственная, кто знает, что этот персонаж посвящен мне.

Все шоу поражает и потрясает, и в этом заслуга не только истории и музыки.

Есть ещё один персонаж, один актер на сцене, который пленяет меня. Он - лидер революции, светлоглазый друг-мошенник Мариуса. Страсть актера заражает меня. Он заставляет меня хотеть сорваться с места и со штыком ринуться в бой. Его светлые волнистые волосы выглядывают из-под шляпы, а костюм демонстрирует всю смелость персонажа. Он безрассудный, слишком оптимистичный, видит только славу битвы, а не неизбежность собственной смерти.

Он очень горяч.

Он умирает под градом пуль. Мне надо шептать самой себе, что это вымысел, и глубоко дышать, чтобы все в моей душе не оборвалось.

Пьеса продолжается и это чудесно, это самая лучшая вещь, которую я когда-либо видела, но потом замечаю, что Леви спит с широко открытым ртом. Я бы уже давно услышала его храп, если бы вокруг не бушевала Французская Революция. Как он смог заснуть под звуки труб и мечей? Я так возбуждена, а он спит как убитый в невероятно шумном помещении. Я заплатила кучу денег за место, на котором он сейчас спит.

Представление заканчивается, и я поднимаюсь вместе с толпой, чтобы аплодировать стоя. Когда все люди стоят, я больше не могу видеть сцену, и это становится проблемой. Когда каст начинает кланяться и махать руками, то больше не могу видеть Анжольраса. Я встаю на цыпочки, но это ничего не дает. Я хлопаю и хлопаю, но к тому времени, когда снова могу видеть сцену, она уже закрыта занавесом, а Анжольрас ушел.

Я бужу Леви, толкнув его пару раз. Он сразу же начинает капризничать.

— Это наконец-то закончилось? — ворчит Леви, потягиваясь после сна. Этим самым он чуть было не ударил пожилого человека, который пытался выйти из зала и находился на соседнем с нами ряду.

Я хватаю его за руку, которой он чуть не ударил мужчину.

— Осторожней! И да, это закончилось. Ты почти все проспал.

— Я увидел достаточно, чтобы понять, что спектакль был не на высоте.

Чувствую себя проткнутым шаром.

— Просто пойдем.

Конечно, это было не так просто. В театре было столько народа, что прошла вечность, пока мы просто смогли покинуть верхний этаж, и пока что речи не шло о том, чтобы спуститься по лестнице в холл и выйти из здания. У меня достаточно времени, чтобы «насладиться» нищетой, но я откладываю это на потом и начинаю сходить с ума, разглядывая список актеров на блестящей шоу-программе.

Мне нужно пару минут, чтобы найти Анжольраса, потому что актеры выглядят намного страннее на своих профессиональных портретах, чем на сцене. На его волосах столько геля, что вместе с кривоватой улыбочкой на лице актер напоминает парня из сороковых. Он выглядит намного спокойнее, чем его персонаж, но есть что-то плутоватое в его улыбке. Его зовут Алек Ридаут, и в его биографии сказано, что он учился в Кембридже и Оксфорде. Вау.

Мне интересно, какой он в жизни. Если бы я была такого рода девушкой, то захотела бы найти его после шоу и разузнать все сама.

Первым импульсом было засмеяться этой мысли. Следующим – сделать это.

Я во Франции. Если не рискну хотя бы пару раз, если не сделаю, по крайней мере, пару вещей, которые пугают меня, к чему все это? Пока мы стоим посреди огромной толпы на лестнице, ведущей в холл, я представляю себе все это. Я - наивная туристка. Он - энергичный британский актер. Я бы скромно попросила у него автограф, мы бы поговорили, а потом он бы пригласил меня выпить что-нибудь, и мы бы вместе провели вечер... под звездами, около Эйфелевой башни, когда она вся горит и переливается разными огнями. Представляя все это, тело возбужденно дрожит.

— Леви, — говорю я здоровяку, шаркающему около меня. — Думаю, пойду искать одного из актеров.

Я получаю в ответ самый тяжелый вздох, который когда-либо слышала:

— Это неимоверно тупо.

— Мне наплевать, что ты об этом думаешь. Я просто сделаю это.

— Я не пойду с тобой.

— Просто подожди меня. — Мы уже спустились в холл. Я осматриваю помещение на наличие хорошего местечка, где Леви мог бы меня подождать. — Что насчет пальмового дерева вон там? Просто стой там. Я буду там примерно через десять минут.

Леви тащится к пальмовому дереву, брови, как обычно, нахмурены.

Я совершенно без понятия, как и где можно встретить актера после выступления, но я делаю глубокий вдох, и, протискиваясь сквозь людей, которые идут к выходу, ищу ближайшего швейцара. Я спрашиваю у него, могу ли встретиться с Алеком Ридаутом.

Швейцар даже не смотрит на меня.

— Выход на сцену, — только и говорит он.

Выход на сцену? Я думаю, что это означает, что мне надо возвращаться назад. И вновь протискиваюсь между людьми и возвращаюсь в пустующий театр. Занавес прячет сцену, но, насколько я вижу, оттуда высовывается девичья голова и улыбается во весь рот, глядя на огромное помещение:

— Боже, вот оно как, быть знаменитым! — говорит с техасским акцентом девушка. Она скрывается за занавесом, но я все еще слышу, как она спрашивает: — Мы можем пойти посмотреть твою гримерку?

В этот момент я ощущаю, будто дух любопытной девчонки просачивается в мое тело. Я поднимаюсь на сцену и проскальзываю за тяжелый вельветовый занавес в мир темноты. И чуть не натыкаюсь на тело поблизости. Кажется, меня никто не заметил. Спотыкаясь, я иду на свет.

Там суетится куча людей. Команда толкает декорации и вешалки с горами костюмов по всем направлениям, а по радио доносится еще миллион новых указаний. Среди всех этих людей я замечаю парочку актеров и начинаю свой надзор.

Кажется, что здесь должно быть множество поклонников, особенно, когда я нахожу коридор, полный гримерок. Имена с программки украшают как открытые, так и закрытые двери. Я ищу Алека Ридаута, и нахожу его имя на совместной гримерке. Дверь открыта. Я заглядываю внутрь.