Ребекка Кристиансен - Однажды в Париже

— Ты не хочешь зайти в сувенирный магазин? А как же брелок с башней?

— Есть парни, которые продают их и на земле.

— Мы должны привезти что-то маме, Джошу и всем остальным.

Леви кивает:

— Давай купим что-нибудь для них, когда спустимся. Ты должна делать покупки на земле.

Я не могу понять. Это одна из его странных заморочек или он просто использует придуманную им же самим метафору, что не нужно делать покупки необдуманной с головой в облаках.

— Хорошо, Леви, — соглашаюсь я, беря его за руку.

Мы находим лифт, который поднимет нас до второго уровня. Сейчас я не могу представить себя, медленно поднимающейся по лестнице с больными ногами от того, что они должны пройти тысячу семьсот ступенек. Менее страшно, более полезно и рационально подниматься на лифте. Чистый это опыт или нет.

Во время движения на третий и последний уровень лифт переполнен. Мы с Леви пристроились за матерью, держащей за руку мальчика трех-четырех лет. Пока мама разговаривает с подругой на французском, парнишка засовывает брелок с Эйфелевой башней себе в рот. Мама охает и вытаскивает брелок изо рта сына.

— Что я тебе говорила? — по-французски ругает она мальчика.

— Эйфелеву башню в рот не кладем, — удрученно произносит парнишка.

Я прикрываю рот, чтобы сдержать смешок. Фраза «Эйфелеву башню в рот не кладем» произнесена с идеальным французским акцентом тоненьким детским голоском.

— Почему ты смеешься? — спрашивает меня Леви.

Я показываю на мальчика и шепчу:

— Французский акцент малыша такой замечательный.

— Прикольно, — с невозмутимым видом произносит брат.

Лифт начинает двигаться. Я крепко сжимаю руку Леви.

Мы.

Так.

Высоко.

Никто никогда не рассказывает об этом, говоря о Эйфелевой башне. «О, это красиво, это символ великой французской нации, это чудо инженерии, бла–бла–бла». Что вы никогда не услышите – так это «черт подери, эти облака выглядят так близко».

Верхний уровень – это просто смотровая площадка. Она полностью огорожена и можно не опасаться падений, либо прыжков. Тем не менее, я немного разочарована, что нет никаких выступов. Только потому, что когда-то прочитала роман (теперь понимаю, что он был ужасен), в котором влюбленный чудак прошелся по краю верхнего этажа Эйфелевой башни. Этот романтический и смертельно опасный образ теперь уничтожен навсегда.

Но если забыть об этом, то верхушка Эйфелевой башни прекрасна.

Можно видеть все на километры вокруг. Гора Монмартра с удивительным белым строением Базилики Сакре-Кёр. Триумфальная арка в центре кольцевого перекрестка. Лувр, купол Пантеона, стекло музея д’Орсе. Все это видно. А вдалеке, словно нарисованный в двухмерном пространстве, я могу видеть Нотр-Дам. Он ждет меня.

Можно забыть про Версаль. Эйфелева башня и этот вид намного лучше.

Я стою около поручня и очень долго смотрю на город. Ветер сильно растрепал волосы и теперь каждый, кто стоит рядом со мной, рискует попробовать их на вкус. Леви рассматривает устройство смотровой площадки, а не на открывающийся перед нами вид. Он хватает решетку, окружающую нас, и пытается расшатать ее. Естественно, она не двигается.

— Крепкая, — говорит он. — Это хорошо.

— Если бы не была, то ветер сдул бы нас обратно в Сиэтл, — замечаю я.

— Смотри, — говорит Леви, показывая на мутное окно позади нас. Там находится небольшая комната с жутким манекеном внутри, одетым в военную форму.

— Там был радиопост в начале войны. — Я оборачиваюсь, когда Нико произносит эти слова. Он тоже всматривается в небольшую комнатку, улыбаясь манекену.

— Безумно вот так было находиться здесь, — говорю я. — Так одиноко.

— Да, дедушка говорил, что было немного одиноко. Только радио составляло ему компанию.

— Твой дедушка? Он здесь работал?

Нико кивает:

— В начале. До оккупации.

— Это так здорово, — восхищенно произношу я. — Ты часто сюда приходил? Он когда-нибудь приводил тебя сюда?

Нико только качает головой и уходит обратно. Я не знаю, было ли это «нет» только на один вопрос или на оба. Леви тоже уходит, внимательно изучая пол.

Я нахожу Марго, когда та проводит пальцем руки по многочисленным инициалам и сообщениям, выцарапанных на поручнях.

— Нико мне только что сказал, что ваш дедушка работал в этой маленькой будке радиооператором, — говорю я.

Она кивает с улыбкой на лице:

— У него была удивительная жизнь, — подтверждает Марго.

Марго задумывается на некоторое время. Я смотрю, как Леви, стоящий в нескольких шагах от нас, засунув руки в карманы, разглядывает город. Надеюсь, ему здесь не слишком холодно.

— Я тебе говорила, что у дедушки была пекарня в том же здании, что и сейчас? — уточняет женщина.

Я киваю.

— Это было до войны. Во время Французской оккупации он оставил это дело. В пекарне дедушка прятал еврейских соседей. — Марго щурится, смотря на открывающийся вид, и в ее глазах можно заметить боль, когда она смотрит выше уровня горизонта.

— Ого, — вздыхаю я. — Это… довольно удивительно. Они… Их…?

— Отправили в концлагерь, да. Дедушку тоже.

Я начинаю дрожать, но не из-за пронизывающего ветра.

— Он ведь выжил, да?

Марго прижимает к носу платок. Она несколько раз складывает его, прежде чем кивнуть:

— Он сильно изменился. Конечно, я не знала дедушку до этого. Но бабушка рассказывала мне истории о том, каким был до этого.

— Здание переходило по наследству в вашей семье? Пекарня?

Марго качает головой:

— Здание пришло в упадок во время второй части оккупации, и, в конце концов, его продали. Мы с Нико выкупили его и открыли пекарню. В честь дедушки.

Мое сердце тает.

— Но… — Марго закрывает глаза. — Я боюсь, что мы не справимся.

— Что?

Она боится, что они… Я не понимаю последнее слово.

— Что вы имеете в виду?

— Мы только открылись и стараемся изо всех сил, — поясняет женщина дрожащим голосом. — Никому не нужна еще одна пекарня. Но выпечка - это наша страсть. Мы не можем делать ничего другого. Люди проходят мимо магазина, просто смотря на витрину, ничего не покупая и даже не заходя внутрь. Я хочу рассказать им про дедушку, про евреев, которые тайно жили у нас на кухне. Возможно, это заставит их что-то купить. Но не могу. Это должно быть слишком… будто это пиар… — Марго машет рукой и смотрит на меня, умоляя взглядом, чтобы я поняла.

— Слишком… потребительски? — пробую я. Марго смотрит на меня в недоумении. — Так, будто ты использовала бы эту трагедию, чтобы заработать денег?

— Да, именно так. Я так не могу. И никогда не смогу.

Я замолкаю. Не могу ничего сказать, чтобы поддержать Марго. Никаких полезных советов, потому что я - просто ребенок. Что мне знать о том, как управлять бизнесом? Пекарня Марго и Нико в идеальном мире окупилась бы и сделала бы их богачами. Но мир слишком далек от идеала. В нем человек пытается спасти соседей, но его отправляют в тюрьму, имущество распродают, а остаток его жизни растаптывают.