Ребекка Кристиансен - Однажды в Париже

Это место – не храм красоты. Это выставка отчаяния.

Оставшаяся часть дворца прошла в тумане разочарования, исходящего от меня самой. Я так долго мечтала об этом месте, что когда наконец-то оказаласьздесь, то поддаюсь пессимизму Леви. Я смотрю на мраморные столбы и хочу, чтобы они были каменными. Поднимаю глаза на позолоченную лепнину и думаю о том, что это слишком искусно . Я даже не могу печалиться. Я устала.

Задняя часть дворца обращена к огромным паркам. Искусственное озеро простирается на огромное расстояние. Величина и размеры – вот о чем весь этот дворец. Вот о чем здесь все .

Я достаю карту местности и нахожу звезду, которая указывает на поместье Марии-Антуанетты. Я всегда хотела увидеть ее домик, но теперь, непонятно почему, это больше ничего для меня не значит. Неужели часть меня умерла? Вся моя симпатия к ней прошла.

Леви начинает пятиться прямо к выходу подальше от садов. Я смотрю через плечо на искусственное озеро, статуи, подстриженные сады и ощущаю глубоко в груди небольшой трепет, когда нечто настолько прекрасное касается меня. Однажды, это было всем, чего я так хотела…

Я иду обратно к автобусу.

Автобус едет через центр города, полный экзистенциального дерьма. Версаль, бесспорно, был впечатляющим, но пустым. По сути, я встретила знаменитость, а она оказалась дерьмом.

Я думаю о том, чтобы убрать Марию-Антуанетту из списка девушек, которых я хотела бы спасти, если бы у меня была машина времени. Конечно, там есть и мужчины, но все же девушек в нем больше. Женщины пережили все трагедии, хотя не заслуживали ни одной из них. Анна Болейн. Жанна д’Арк. Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия Романовы. Анна Франк. Мария-Антуанетта всегда была в этом списке. Ее казнь казалась самой жестокой вещью в мире. Она была красивой и невиновной и, думаю, мученицей, а мир острым лезвием отрубил ей голову. Теперь я думаю, что Леви мог быть прав. Конечно, она была сторонницей красоты и неподдельного веселья, но, в то же время, была малограмотной, обеспеченной и не очень смышленой. Эгоистичная, глупая маленькая девочка.

Я тоже большую часть времени эгоистичная и глупая. Значит ли это, что не заслуживаю спасения, а заслуживаю кровавой экзекуции?

— Если бы ты мог перенестись сквозь время и кого-нибудь спасти, — говорю я Леви, пока мы едем по Парижской автомагистрали. — Кого-то, кто пострадал от участи, которую не заслуживал. Кого бы ты спас?

Леви надолго притих. Он поджал губы и уставился на деревья, мимо которых мы проезжали.

— Гитлера, — говорит он.

Проходит несколько секунд, прежде чем я снова могу говорить.

— Гитлера. Адольфа Гитлера?

— Нет, Джо Гитлера, — саркастично отвечает брат. — Конечно, Адольфа. Он был блестящим. Хороший лидер и стратег, не считая войны на два фронта и русской зимы. И еще он был художником.

— Боже, Леви, он убил миллионы людей!

— Не лично, — противится Леви.

— Технически .

— От рук Сталина умерло не меньше людей.

— То есть, я полагаю, что ты спас бы и его.

— Нет. Он был злом.

Я закатываю глаза. Что здесь, черт возьми, происходит? Неужели брату, на самом деле, нравится Гитлер? Это вообще законно? Может, я должна написать маме? Она раньше беспокоилась, когда Леви влезал в странную чушь. Нацистская чушь определенно подходит под это определение.

— Ты просто сказала выбрать кого-нибудь, — говорит Леви. — Ты не сказала спасти от их смерти. Что если я выберу кого-то, чтобы спасти от их собственной жизни?

Я открываю рот, но так и не могу ничего сказать. Леви тем временем продолжает:

— Что если бы Гитлера приняли в школу искусств в Вене? Что если бы он никогда не присоединился к военным, и тяжелые времена никогда бы не настали? Что если бы у него никогда не было бы возможности развить свою ненависть к евреям? Что если бы он просто спокойно изучал искусство, начал продавать картины и просто прожил остаток своей жизни без ущерба?

Черт подбери, думаю, он прав. Я прокручиваю в мозгу эту теорию и, непонятным образом, она приобретает смысл. Что если бы мы могли искоренять зло в таких людях, как Гитлер?

Возможно, и для Гитлера нашлось бы местечко, – если я могу перейти к фактам, что имя Адольфа Гитлера не появилось бы ни в каком списке, содержащем моих любимых персонажей из истории.

— Это очень мудро с твоей стороны, Леви, — говорю я ему.

Он пожимает плечами:

— Это просто логично. Кого бы спасла ты?

Возможно, он меня уничтожит вместе со всеми моими вариантами, но я все равно рассказываю:

— Анну Болейн, потому что Генри Восьмой был грубым. Жанну д’Арк, по очевидным причинам. Ольгу, Татьяну, Марию и Анастасию Романовых.

— Одни принцессы.

— Хорошо, но принцесс часто использовали в качестве пешек. Но Жанна д’Арк – полная противоположность принцесс.

— Подожди, напомни, кем она была?

— Французская девушка, которая слышала голоса ангелов. Они сказали ей встать во главе армии против Англии. Она была сожжена на костре по обвинению в ереси, но на самом деле, из-за того, что носила мужскую одежду и бросала вызов представлениям о том, какой должна быть бедная необразованная девушка.

— Говоря о необразованных девушках, Мария-Антуанетта есть в твоем списке? — спрашивает Леви.

— Она была, — отвечаю я, вздыхая. — Но, возможно, ты прав. При других обстоятельствах, она была бы просто глупой и посредственной девушкой.

— То есть она заслуживала лишиться головы при помощи гильотины?

— Ну, нет, но… Стой, ты передергиваешь понятия!

Леви пожимает плечами:

— Пытаюсь просто заставить тебя подумать.

А я не знаю, что и думать. Некоторое время я смотрю на Леви, пока он грызет ногти и смотрит в окно, и ощущаю то, что не часто чувствую по отношению к брату – гордость. Мой маленький братец – интересный и уникальный человек. Возможно, он и говорит иногда странные вещи – типа нацистских штук. Но эти странные вещи исходят от его незаурядного ума.

Даже в те времена, когда в распорядке дня были «Lego» и «PlayMobil», у меня было это смутное беспокойство, что Леви будет проскальзывать сквозь трещины. Когда Леви был маленьким, у него была довольно заторможенная речь. Летом он постоянно носил треники и резиновые сапоги, а зимой переодевался в шорты и сандалии. Теперь, когда он стал старше, он не бреется и отказывается менять кривые очки. Он до сих пор не разговаривает с незнакомцами, а незнакомцами он считает всех – даже нас с мамой. Мир относиться к таким людям, как Леви, не очень дружественно, и даже, когда я была маленькой, то боялась за брата. Боялась, что мир перестанет пытаться достучаться до него, потому что он сам от этого отказывается.

В одиннадцатом классе на уроке английского я вышла в туалет. По дороге туда, из открытой двери я услышала голос Леви и заглянула внутрь. Это был урок истории, и Леви показывал презентацию. Он говорил громким голосом, возможно, даже слишком громким. Казалось, что он просто не знал, как его контролировать. Леви криво стоял у доски, нажимая на пульт, чтобы переключить слайды, а другая его рука лежала на животе словно крыло. Но ничего не имело значения. Он рассказывал о большевиках, не смотря на слайды и на карточки с подсказками. Он помнил факты и говорил экспромтом. Просто рассказывал то, что было на уме. А одноклассники внимательно его слушали. Учительница была рада, будто эта сторона брата и для нее тоже оказалась новой.