Ребекка Кристиансен - Однажды в Париже

Он не помолодел и не успокоился от музыки. Он просто заснул.

Я начинаю смеяться и пытаюсь делать это тихо. Но от того, что сдерживаю смех, ещё больше слез скатывается по лицу, а глазные яблоки вот-вот взорвутся. Когда служба наконец заканчивается, Леви просыпается в просто ужасном настроении. Я уже не смогу побродить по окрестностям собора столько, сколько захочу, но всё нормально. Это того стоило – увидеть Леви в его наиболее уязвимом состоянии.

Брат до сих пор хочет посмотреть на статую Карла Великого во дворе. Она сделана из меди, ставшей синей от окисления, и стоит на каменной платформе. Леви, нахмурившись, обходит статую вокруг, держа руки в карманах. Марго и Нико всё ещё в церкви, так что я предоставлена самой себе. Я смотрю на Леви до тех пор, пока не вижу парней, стоящих в паре ярдов и определенно говорящих обо мне.

— Да хватит, Джеймс, — шипит один из них с явным шотландским акцентом. — Просто спроси её! Не делай скрытых фотографий, как чертово пресмыкающееся!

— Да, ладно тебе, Гэйбл, — говорит Джеймс. — Всё в порядке.

Я поглядываю на них. Первый парень, блондин в форме частной школы, не отрываясь, смотрит на дисплей камеры, направленной на меня. Второй, высокий черноволосый парень в зеленой бандане и дредами, шагает взад-вперед позади блондина и выглядит раздраженным. На нём такой же школьный жакет, как у его друга, в паре с узкими джинсами, которые показывают мощные бедра и сапоги.

Оба понимают, что я смотрю на них. Блондинчик чуть не роняет камеру, а глаза Рокера с Дредами становятся круглыми.

Я привожу их в замешательство. Возникшая тишина – самая неловкая вещь, которую когда-либо переживала:

— Вы фотографируете меня? — наконец спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Рокер с Дредами, в то время как Блондинчик положительно кивает.

— И кому верить?

Рокер с Дредами открывает рот, чтобы что-то сказать, но Блондинчик хватает его за руку.

— Извини, — говорит последний. — Мы делаем фотографии для постера нашей группы, и ты идеально для этого подошла, стоя в солнечных лучах и задумчиво смотря в даль… очень задумчиво.

У него сильный британский акцент, чему я не могу не улыбнуться.

— Конечно, он должен был вначале спросить твоего разрешения, — вмешивается Рокер с Дредами. У него шотландский акцент. — Джеймсу очень жаль, не так ли?

Он тыкает Джеймса в спину, и тот вздрагивает:

— Ауч! Да, да, очень жаль, — говорит он, протягивая руку. — Меня Джеймс зовут, кстати. Моего приятеля – Гейбл.

Я пожимаю его руку:

– Кейра.

Гейбл смотрит в землю. Когда он поднимает голову, чтобы взглянуть на меня, я улыбаюсь ему. Уголки его губ тоже ползут вверх.

Гейбл. Какое чудесное имя.

— Так, эмм…, — продолжает Джеймс. — Могу я тебя сфотографировать?

— Эм, конечно, — отвечаю я, а рука автоматически пытается пригладить спутанные волосы. — Что я должна делать?

— Сядь там. — Джеймс указывает на место рядом со скамьей. — И задумчиво смотри на собор. Или, нет! Обопрись на этот фонарный столб и задумчиво смотри на собор.

Мы идем к фонарному столбу. Я не совсем уверена в том, как должна это делать, так что просто опираюсь на него, рука обхватывает столб, и застываю в таком положении. Джеймс снимает где-то позади меня, и, когда через пару минут он показывает мне фото; я шокирована тем, насколько невероятным оно получилось. Девушка, старый железный фонарный столб, собор – всё купается в сочетании солнца и тени. Мне даже нравится, как выглядят мои волосы, а слово, которое приходит мне на ум относительно моей руки, обхватившей столб, – это нежная, а не толстая или дряблая.

— Фото выглядит великолепно, — говорит Джеймс. — Мы даже можем использовать это для обложки альбома. Так, Гейбл?

Гейбл кивает прежде, чем снова уставиться в землю. Он кусает губы. Я просто не могу не смотреть на него.

— Кейра, — говорит Джеймс, сверкая белоснежными зубами. — Откуда ты? Старые добрые Соединенные Штаты Америки?

— Да. Сиэтл.

И тут я вспоминаю – Леви! Я ищу его взглядом и нахожу брата всё ещё стоящим около статуи Карла Великого, а стая голубей ходит за ним по пятам. Леви украдкой смотрит в мою сторону; скорее всего, он в ярости. Внезапный прилив грусти пронзает меня, когда вижу, как он так далеко стоит в одиночестве.

Но я не хочу прекращать разговаривать с Джеймсом, а тем более, с Гейблом.

— Сиэтл – это круто, — говорит Джеймс. — Курт Кобейн, да?

— Ага, ты прав.

— Я из Манчестера, — продолжает парень. — Хожу в школу в Эдинбурге. Гэйбл как раз оттуда родом. Оттуда родом и его великолепный шотландский акцент, если ты ещё не заметила.

Он подталкивает локтем Гейбла, от чего тот немного пошатывается. Я усмехаюсь.

— Окей, парни, что вы делаете в Париже?

Это был вопрос Гейблу, но Джеймс снова отвечает за него.

— У нас здесь несколько выступлений нашей группы. Вот почему мы и придумываем дизайн постера. Лучше поздно, чем никогда, — подмигивая, отвечает парень. — Ты должна прийти, Кейра. Первый концерт завтра в кафешке, которая недалеко отсюда. Будет круто.

— Эм, да, возможно.

Леви теперь откровенно пялится на меня. Я знаком показываю ему, что подойду через минуту. Он закатывает глаза.

— Ты пользуешься TextAnywhere? Я могу прислать тебе всю остальную информацию.

Я спешно называю ему свои данные.

— Мне действительно нужно бежать, — говорю я, показывая на Леви. — Брат не может больше ждать.

— Нам жаль, что задержали тебя, — бормочет Гейбл, хватая Джеймса за руку. — Идем дальше, окей?

— Приятно было познакомиться, мисс Кейра! — произносит Джеймс и, высвобождая руку, показывает на меня пальцем. — Увидимся завтра на концерте, да?

Я киваю.

— Пока, — прощаюсь я с Гейблом.

Тот застенчиво улыбается:

— Пока.

В течение пары секунд я смотрю, как они уходят. Джеймсу приходится торопиться, чтобы успеть за длинными уверенными шагами Гейбла. Внезапно он поворачивается и смотрит на меня. Наши взгляды встречаются. Я краснею.

Затем возвращаюсь к Леви, который тотчас начинает рассказывать мне историю о том, что делали голуби, когда достал для них из кармана немного крошек от печенья. Но я не могу сконцентрироваться, потому что всё ещё думаю о Гейбле. О, боже, какой же он милый.

Париж наконец-то решил порадовать меня.

На следующий день мы гуляем по Люксембургскому саду. Безусловно, он великолепен. В брошюре указано, что сад был открыт для публики только после революции, что приводит моего братца-коммуниста в негодование.

— Тупая монархия, — ворчит он, прогуливаясь рядом со мной по садовой дорожке. — Всё это было посажено и благоустроено для них, а они просто держали все подальше от народа. Будто природа существует не для всех.