Н. Джемисин - Держава богов

– Сиэй, что случилось?

– Бояться меня незачем, – сказал я, обходя стол и приближаясь к нему.

Я удерживал его взгляд, как удерживал бы взгляд добычи. Он смотрел на меня. Как же их легко поймать, когда они желают быть пойманными!

– Возможно, – продолжил я, – я и старше этого мира, но я еще и просто мужчина. Ни один бог не представляет собой только что-то одно. Если я как целое пугаю тебя, выбери какую-нибудь часть меня и люби ее.

Он вздрогнул. Смятение, желание, вина – все сразу то проявлялось у него на лице, то пропадало. В конце концов, когда я подошел вплотную, он вздохнул. Его плечи слегка поникли – он признал поражение.

– Сиэй…

Одно слово, а сколько всего в нем собралось! И ветер, и молния, и жажда – невыносимая, как открытая рана.

Я заключил его в объятия. Могущество, записанное на его коже, однократно вспыхнуло, предупреждая меня, нашептывая о боли и гибели. Я прижался лицом к его плечу и забрал в кулаки спинку его рубашки. Как бы я желал, чтобы рубашки не было и я мог прикоснуться к этим смертоносным знакам!

– Сиэй… – снова начал Дека. Он замер в моих объятиях, держа руки на весу, словно боясь коснуться меня. – Сиэй, боги…

– Дай я просто сделаю это, – выдохнул я куда-то ему в плечо. – Пожалуйста, Дека.

Его руки опустились мне на плечи – слишком легко, нерешительно. Нет, так не пойдет. Я крепче притянул его к себе, он даже слегка крякнул. Потом его руки тоже сомкнулись вокруг моего тела и сжались, а ногти впились бы мне в спину, если бы не одежда. Он уткнулся лицом мне в волосы. Ладонь легла мне на затылок.

Время замерло… Совсем ненадолго, конечно, ведь в мире смертных ничто долго не длится. Но нам казалось, что минула вечность, и, собственно, только это и имело значение.

Когда наконец я насытился этим объятием, то отстранился и стал ждать, что он засыплет меня вопросами. У смертных вечно масса вопросов. «Почему ты сюда пришел?» – с этого он начнет, ведь он желает меня и надеется, что я, быть может, тоже его желаю. Реальная же причина другая, но я скажу ему то, что он так хочет услышать.

Но вместо вопросов повисла долгая и неловкая тишина. Потом Дека переступил с ноги на ногу и сказал:

– Мне бы поспать несколько часов…

Я кивнул, все еще ожидая.

Он отвел взгляд:

– Тебе совсем не обязательно уходить…

И я не ушел.

Мы бок о бок устроились в его постели, самым целомудренным образом. Я ждал его рук, его губ, тяжести его тела… Я бы дал ему желаемое. Может, мне бы даже понравилось. Все лучше, чем одиночество.

Он придвинулся и накрыл мою руку своей. Я ждал продолжения, но ничего не происходило. Потом его дыхание стало ровным и медленным. Я удивленно повернул голову. Дека крепко спал.

Я смотрел на него, пока и меня не сморил сон.

Все движется по кругу.

Дека проснулся перед рассветом. Он разбудил меня, и дело пошло как-то само собой: мы повели себя точно так, как смертные любовники с незапамятных времен ведут себя поутру. Кое-как продрали глаза, и каждый начал готовиться к наступлению нового дня. Дека вызвал слуг, велел принести чай, потом стал рассылать записки писцам, убийцам и царедворцам, которых он выбрал, чтобы взять с собой. Пока он этим занимался, я отправился в ванную и стал приводить себя в презентабельный вид. Потом туда пошел он, а я взялся за чай, попутно просматривая у него на столе заметки насчет защитной магии и какой-то запрос в «Литарию». Вернувшись, Дека застал меня за этим занятием, но не стал возражать, а лишь прошел мимо, желая взглянуть, оставил ли я ему чаю. (Оставил, но не особенно много. Заработал сердитый взгляд и пожал плечами.)

И вот мы вышли на передний двор. Там уже собралась компания человек в тридцать: писцы, солдаты, вельможи. В том числе и Шахар, облаченная в дорожный плащ на меху, ибо утренний воздух был, что называется, бодрящим. Заметив нас, она кивнула, а я кивнул в ответ; это заставило ее моргнуть. Прибывали слуги, они тащили дорожные сундуки и баулы, в которых пожитков высокорожденных наверняка было больше, чем их собственных. Когда близившийся рассвет заставил горизонт на востоке недвусмысленно побледнеть, явилась Ремат, а с ней, к моему немалому удивлению, Йейнэ и Итемпас. Я заметил, как многие среди собравшихся непонимающе рассматривали его: ведь эти люди не были кровными членами семьи.

В какой-то момент Йейнэ остановилась, повернувшись к далекому горизонту так, словно оттуда донесся неслышимый зов: наступало ее время. Приблизившись к нашей группе, Итемпас отделился от Ремат и встал с остальными, но недостаточно близко для разговора. Он смотрел на Йейнэ.

Дека тоже уставился на Итемпаса, и вдруг его глаза округлились.

– Сиэй, так это же…

– Да, – перебил я. Сложил на груди руки и старательно отрешился от обоих.

Рамина тоже был тут, он явно ждал Ремат – как и Морад, стоявшая в дорожной одежде. Это меня удивило. Неужели Ремат и своей возлюбленной решила пожертвовать? Я задумался: а так ли уж они близки? Лицо Морад было, по обыкновению, бесстрастно, но я заподозрил, что происходившее ей не очень-то нравилось.

– Доброе утро, друзья мои, – начала Ремат, хотя, за исключением Морад, друзей у нее тут, пожалуй, и не было. – Вы уже знаете, что должно произойти. Без сомнения, вам не понравилось, что вас известили в самый последний момент, но, поверьте, это продиктовано заботой о безопасности и сохранении тайны. Полагаю, ни у кого нет возражений.

При любых иных обстоятельствах возражений было бы предостаточно, но здесь собрались Арамери, причем избранные не за происхождение, а за проницательный ум. Поэтому слова Ремат встретили молчанием.

– Очень хорошо. Мы ждем еще одного, последнего гостя, а после этого можно начинать.

И в этот момент мир едва заметно и восхитительно содрогнулся. Ощущение было очень тонкое, но невероятно мощное: даже смертные почувствовали его. День-камень у нас под ногами отозвался зловещим потрескиванием, а шелковые деревья в ближнем Саду Ста Тысяч задрожали, роняя свисающие цветы. Ну а я крепко зажмурился, втягивая воздух просто для того, чтобы не заорать от восторга.

– Сиэй?.. – послышался озадаченный и встревоженный голос Шахар. Ее предкам было знакомо это ощущение, но за сто лет Арамери успели от него отвыкнуть. Я открыл глаза и улыбнулся ей до того дружески, что она заморгала и едва не улыбнулась в ответ.

– Мой отец возвращается, – прошептал я.

Позади нас обернулась Йейнэ, она тоже улыбалась. Итемпас же отвернулся, так уставившись на дворец, словно тот неожиданно стал самым интересным зрелищем на свете. Однако я видел, как напряглись его плечи. Он хранил невозмутимый вид, но это стоило ему немалых усилий.

Нахадот проявился на материальном плане бытия и встал около Йейнэ. Представьте ураган, выткавший себе из ничего подобие человеческой плоти. Его нынешний облик был выбран в знак уважения к временам наших страданий. Подле Йейнэ стоял мужчина с бледным лицом, и тьма, составлявшая его естество, клубилась вокруг, истаивая в пространстве щупальцами ожившего дыма. (Когда-то внутри этого дыма таилось настоящее человеческое тело. Теперь оно жило отдельно и носило имя Ахад. Интересно, не пробирала ли его сейчас дрожь? Чувствовала ли живая тюрьма близкое присутствие своего былого пленника?) По сути, зримый облик Нахадота был единственным, что осталось неизменным с дней рабства, и я всей кожей ощущал его величественную и жуткую мощь, от которой, казалось, отяжелел самый воздух. Хаос и тьма в их необузданной чистоте…