Алла Мийа - Печать Кейвана

– Дорожное ограбление, обычное дело… Таких историй десятки… Много беглых рабов и дезертиров рыскает вдоль дорог… Времена нынче такие…

Баха с воспаленными глазами и бескровным лицом говорил отстраненно, без единой эмоции, словно пересказывал события, случившиеся с кем-то вымышленным (по сути это одно и то же).

Он застал меня и Шана во дворе, мы готовились к прогулке на ковре-самолете.

– Если бы только я вернулся раньше… Но я был на пиру… Я праздновал победу…

Окаменев под тяжестью известия, мы безмолвно слушали.

– Никаких свидетелей… Узнать бы, кто эта мразь…

– Баха, – как всегда понизив голос начал Шан. – Горные дороги не так пустынны, как кажутся. Там обитают яккхи – духи-хранители земли. Я умею разговаривать на их языке и могу расспросить их.

Мы вскочили на ковер. Баха же, который не переносил полеты – верхом на своего коня. Наш путь лежал на юг, по узкой извилистой дороге, что вьется серпантином по отрогам горного хребта до Шахризабса.

Место, где всего несколько дней назад случилось непоправимое, мы отыскали без труда по кровавым пятнам в пыли. Дорога нависала над шумно скачущей внизу по каменным кручам рекой. Под нами плыли серые облака. Над зелеными склонами вдали голубели скалы.

Спрыгнув с ковра, Шан огляделся. Он подошел к одинокому ореховому деревцу, преклонил пред ним одно колено и позвал: «Диви-бхуви! Дити-джам! Рупьята-та…»

От тени деревца отделился силуэт ростом с локоть и материализовался в толстого карлика. Дух земли поклонился принцу, сложив руки ладонями перед грудью:

– Ру-рупьята! Бхуви-диви!

Несколько долгих минут Шан задавал яккхи вопросы на незнакомом нам наречии и внимательно вслушивался в рассказ духа. Лицо его становилось все мрачнее. Попрощавшись, он повернулся к нам, сжав кулаки:

– Этот яккхи все видел. Он рассказал мне подробности, о которых я предпочитаю промолчать… Нападавших было пятеро. Все в черных халатах. Старшего они называли Тогай. Когда все было закончено, они ускакали вон туда, в горы.

– Я слышал про таких… Тогай-монгол и его шайка!

Не дожидаясь нас, Баха, сжав зубы, пришпорил коня и скрылся в облаке дорожной пыли. Не теряя ни минуты, Шан запрыгнул на ковер, и мы полетели вслед за Бахой.

Не считая часов и не замечая усталости, мы искали след бандитов, плутали в горах, останавливаясь лишь для того, чтобы Шан справился у духов яккхи, куда ускакали всадники в черных халатах.

К месту ночевки Тогай-монгола наша троица подобралась, когда стемнело. Пролетев над покрытой молодой ярко-зеленой травой равниной, мы оставили дорогу позади. Дальше по ущелью вела хорошо набитая тропа. Вслед за Бахой, скачущим по тропе, я и Шан полетели над ручьем, держась его правого берега.

Полная луна, помогая нам, осветила небольшую каменистую поляну возле родника. Здесь, у подножия перевала, в верхней части поляны, четверо бандитов уже расселись у костра. Они переговаривались на монгольском, пили и ели из общего котла.

Для того чтобы оказаться за спинами сидящих, Бахе потребовалось ровно столько же времени, как и для того, чтобы произнести заклинание жидкого огня. Пламя костра взметнулось в воздух, обрушилось на монголов и мгновенно превратило их в живые факелы. Но, посчитав, что эта смерть слишком легкая для убийц, он натянул тетиву лука и пригвоздил каждого стрелой к земле, заставляя корчиться, поджариваясь, словно на вертеле.

Вопли четырех глоток перекрывали треск пламени. Но еще громче прозвучал топот копыт коня пятого, вскочившего на лошадь в попытке улизнуть.

– За ним! – заорал я, показывая на тающее в облаке пыли и в лунном свете очертание беглеца.

Я и Шан бросились на ковре-самолете догонять быстро удаляющегося монгола. Он без передышки стегал лошадь и не преставал оглядываться через плечо, проверяя близость погони. Отдаю должное, монгол был умелый всадник, и конь нес его так, словно у него были не копыта, а крылья. Нам никак не удавалось настичь его на прямых участках дороги. Но тропа петляла, и я заметил, что на виражах он был менее маневрен, чем наш ковер. Поравнявшись с ним на одном из поворотов, я велел Шану управлять и подполз на край.

«Амх-х-хаш-ш-шакка!» – призвал я силу моего Тотема и ударил в спину монгола.

Мой удар выбил его из седла. Перекувырнувшись вверх ногами, он упал. Я спрыгнул с ковра и сам оказался верхом на его продолжающем мчаться коне. Однако, мой план удался наполовину: нога монгола застряла в стремени, и, ударяясь о камни, он волочился рядом с лошадью, несущейся галопом.

«Что ж, – усмехнулся я, решив не останавливаться, – пусть будет так. Такая казнь не хуже других».

Но монголу была уготована иная участь.

Каким-то невероятным образом его лошадь принесла меня на то самое место, где произошла трагедия и откуда мы несколько часов назад отправились на поиски монголов. Облака под нами струились в холодном лунном свете, а красные пятна засохшей крови на камнях стали черными.

Возле кривого орехового деревца я притормозил коня. Через минуту меня догнал Баха. Мы спешились и подошли к монголу, плененному собственным стременем. Оказалось, что подонок все еще жив несмотря на то, что его голова и тело превратились в кровавое месиво.

– Кара-никара шатаир-таир Тогай! – услышали мы.

Полная луна ярко освещала дорогу. Тот же самый карлик яккхи, что несколько часов назад разговаривал с Шаном, наблюдал за нами, отделившись от лунной тени дерева. Он показывал пальцем на стонущего монгола.

– Он говорит, что этот человек – тот самый, кого называли Тогай, – сказал Шан, зависнув на ковре над нашими головами. – Это именно он… Ну, в общем… Он виноват в смерти девушки…

Тогай выл, по его переломанному телу проходили судороги.

Баха посмотрел на меня. Его лицо не выражало никаких эмоций, словно он тоже умер здесь, на этой дороге, вместе со своей возлюбленной. Подумав мгновенье, он потер флягу на поясе, и его верный марид Дамадд с перевернутым лицом предстал перед нами.

– Слушаю и повинуюсь, повелитель. Приказывайте.

– Вырой в этой скале могилу, Дамадд.

– Слушаю и повинуюсь!

Перед нами выросла куча камней, а на обочине дороги возникла прямоугольная яма. Баха подошел к стонущему Тогаю, перерезал стремя. Истошно заорав, монгол грохнулся на землю и, корчась, попытался уползти. Баха пнул его в живот. Еще раз… Пинками сапог он толкал его к свежевырытой могиле.

– Дамадд!

– Что прикажете, мой повелитель?

Баха изо всех сил ударил по телу Тогая. Монгол взвыл и грохнулся в яму.

– Зарой эту свинью!

– Слушаю и повинуюсь!

Не в силах произнести ни слова, мы смотрели, как камни засыпают еще живого Тогая…

Когда все было кончено, Баха спросил меня:

– Ты все еще помнишь колдовство, которому учил тебя Аль-Мисри, о том, как оставить душу без покаяния?