Влад Потёмкин - Жизнь, нарисованная небом

Выпив из запасов «Хапа», ночные гуляки стали плясать и насильственно заставили Филиппа присоединиться к их веселью. Но скоро они почувствовали слабость настоек. «Хап», сидя в могиле настолько сильно привык к угощениям покойного, что свои приготовления для него теперь были, как капля в море. Они, не сговариваясь, схватили Филиппа и потащили его, в одной ночной рубахе и босиком в бушующую метель. Они поспешили в дом погребённого бессерка. В его сокровенный подвал – к настойкам из мухомора. Филипп мелко, по-бесовски семенил лапками, ибо его ноги и превратились в порхающие лапки и скорёхонько-скорёхонько спешили оторваться от обжигающего холодящего снега, чтобы пока они пребывали в воздухе, могли, хоть чуть-чуть согреться. Дружки, держа Филиппа под руки, продолжали себя гнать в неугомонном беге. Там их ждала, вожделенная настойка и компаньону поневоле приходилось, просто лететь по воздуху.

Вломившись во двор умершего, весёлая ватага принялась стучать в дверь, но ни кто им не хотел открывать. Надо было предпринимать какие то другие действия. Они схватили Филиппа за руки-за ноги и принялись им биться в ставень окна. Филипп неистово орал, но и этой активности было недостаточно.

Но, это – человеческое страдание обречённого – вызвало в рядах осаждённых желание прийти на помощь – они все выбежали во двор вооружённые мечами и топорами. И в этот самый момент прыткие дружки бросили окровавленного с разбитой головой Филиппа и незаметно юркнули в распахнутую настежь дверь и тут же в подвал и через какое то время там началось веселье – гости уединённо плясали не подымаясь наверх.

Хозяева занесли побитого Филиппа в дом. У него были обморожены ноги. Они выслушали его подробный рассказ, не перебивая, после чего у них взыграла совесть, что они так мало положили в могилу умершего, такого им любимого напитка.

Время от времени из подвала доносилось громкое – «Хай». Бульканье, наполнявшейся жидкости, чоканье кружек, кряканье и не смолкающие пляски. Когда же, дурманящая основа напитка их клонила в сон – наступала относительная тишина, если не считать храпа и сопения спящих. За время сидения в подвале и могиле они опухли. Они и до этого не слыли красавцами, а теперь и подавно. Они беспрестанно улыбались. Что-то шептали. Сердились. Хмурили брови. Кривили рты. Добавляя к своим и без того пугающим лицам ужасающие, грозные оскалы. Бурное веселье и забытьё с завидной чередой меняли друг друга.

Днём, когда все были заняты делами, в горенке оставался лежать, лишь один больной Филипп. Однажды они выкрали его – утащили к себе в подвал, стараясь, как можно энергичнее вовлечь его в своё веселье.

– Не буду я больше пить, – отнекивался от них Филипп.

– Не… – тянул хозяин, лукаво посмеиваясь и щуря побитым заплывшим глазом, – препирательств мы не приемлем.

– Не приемлем, Хап?!! – обратился он к другу.

– Верно… Неприемлем…

– Давай!!! Давай!!! – и они принялись так кружить Филиппа, что голова у него закружилась, и он рухнул, как подкошенный. Когда он пришёл в себя, то осторожно осмотрелся вокруг. Также осторожно, чтобы не разбудить отдыхающую братию, он по разбросанным вещам и бутылкам выбрался из подвала и пустился домой, ни кому не сообщив об этом.

Дни беспрестанного и беспутного хохота и плясок менялись на часы умилённого забвения и тишины. Проснувшись, обитатели подвала вновь начинали пить, веселиться, гоготать и невнятно бормотать. Хозяева дома, уже стали даже сомневаться – их ли это родственник, но памятные события говорили сами за себя, что их.

Но однажды, веселье в подвале стихло, и долгое время не возобновлялось. Хозяева осторожно спустились и обнаружили окоченевшее и посиневшее тело бессерка и рядом сидящего с ним в забытые «Хапа». Родственника в тот же день похоронили, а «Хапа» отвели домой на заимку.

Через какое то время «Хап» и Филипп возобновили своё ремесло, благо за время их бездействия могил накопилось предостаточно. Идя на промысел, отец не доверял сыну – он был твёрдо убеждён: «Кто тебя предал однажды, предаст и второй раз и третий, сколько бы ты ему шансов не давал исправиться?..», но других вариантов у него не было. Так оно и произошло.

Спустившись в очередную могилу по верёвке, он попал к медведю в лапы, который обосновал себе там берлогу, опередив загулявшихся старателей. Косолапый забрался в погребение с другого хода, со стороны лога. Взревевший медведь в ночной тишине, так напугал их обоих, что Филипп, опять уронил в яму верёвку и убежал.

«Скряга» получил в свои руки семейный промысел и достояние отца. Но, разрытые Филипом клады и погребения встречали старателя скудостью, истлевшей одеждой и ехидной усмешкой на перекосившихся черепах погребённых.

– Трясти надо живых?!! – решил «Скряга». Он решил имитировать смерть сильнодействующими отварами на живых и решил применить его на Ирвинге Старшем, это и был его тайный план действий о котором Из не знала.

– Если всё получиться, как задумано, – рассуждал Филипп «Богатый» можно будет применить его и на Хальве.

Филипп смотрел, в остекленевшие глаза конунга и видел своё прибывающее, растущее благосостояние… Инг Ирвинг, не моргая уставился в потолок.

– Надо позаботиться о своём алиби, – подумал Филипп. – Удалюсь я наверное подальше от сюда, чтобы не возникало ни-каких подозрения в мой адрес.

– Сегодня же инкогнито извещу всех ярлов о погребальной тризне, – решил он, – а сам с Изольдой уеду.

– Из, ты, куда отправила корабли? – спросил Филипп.

– На закупку меха, – ответила она.

– Это правильно, – похвалил её отец. – Мех как никогда подскочил в цене?!!

– А, куда?

– Часть в Гардарику!.. Часть к лопарям!

– О!!! – «Скряга» выразил явный восторг. – Дивная будет торговля?!! Там надо съездить проверить, как идёт закупка?.. Завтра же, наверное, и отправимся?! Ты, как?!!

– Я, за!.. – обрадовалась она возможности сменить обстановку.

– Вот и хорошо!.. Славный у нас вояж получится!!! Я прикажу готовить корабль, – сказал он и вышел.

Этот протяжный волчий вой тоски привлёк Ай. Большинство волков воют, чтобы обозначить свою территорию. Предупреждая волков-чужаков о своих заповедных владениях. Благодаря вою волки общаются между собой на большие расстояния. Этот же просто выл, беспомощно и обречённо, наполненный обидой, что его выгнали из стаи. Выгнали не одного, а всех годовалых волков, но выл он один. Остальные разбрелись по отдалённым территориям, стараясь лишний раз не высовываться, а этот беспечно выл, выдавая себя.

Вой доносился из-за поворота лога, поэтому страдальца не было видно. Ай поднявшись по косогору вверх вышла на прямую видимость.

Волк, забравшись на вершину огромного валуна, застыл перед ней в свете жёлтой Луны. Он надрывно горлом высказывал свою боль, уставившись на диск полнолуния. Он не был ей знаком.