Наташа Труш - Куда он денется с подводной лодки

– Мы сделали все возможное, – сказал измученному мужику врач.

Эдвард поднял на него воспаленные глаза, сухими губами сказал «Спасибо». Он понял все. Оленьки больше нет.

– Как дочка? – спросил через минуту.

– Славная и хорошая девочка, – ответил доктор. И улыбнулся. – Пойдемте, я вам ее покажу.

Эдвард не хотел сейчас смотреть ребенка. Ему было все равно. Он думал о той, которую никогда не вернуть. И это хорошо понял врач. Кто-кто, а он всякого повидал на своем веку, и знал, что лучшее лекарство сейчас для этого мужика, убитого горем, – его попискивающий живой комочек.

Так оно и случилось.

Да, потом у Эдварда было очень тяжелое и страшное – похороны Оленьки. Но сейчас этот мудрый врач дал ему хорошее лекарство, которое и помогло ему выдержать все. Когда он взял в руки свою девочку, он понял, что жизнь не кончилась. Вот она, их с Оленькой жизнь, вся в этом крошечном тельце. Девочка спала. Он очень хотел посмотреть, какого цвета у нее глаза, а она все спала и спала. И тогда он спросил у врача.

– Голубые, – просто ответил тот.

– Как у мамы, – сказал Валевский. И заплакал.

Оленьку Валевскую похоронили в карельской деревне, откуда Эдвард увез ее в тот страшный день. Везти тело в Ленинград у Валевского не было денег. И батюшка местной церкви, в которой отпевали Ольгу, убедил Эдварда, что совсем не важно, где упокоился человек.

– Важно, чтобы он был тут, – батюшка Михаил приложил руку к своей груди.

Потом у Эдварда Валевского появилась возможность перенести могилку в Петербург, но он стал с годами набожным и верующим, и всегда вспоминал этот батюшкин жест – ладошку на груди. Оленька всегда была с ним в его сердце. Поэтому тревожить прах любимой он не стал. Просто каждый год выбирался в эту карельскую глушь с тем, чтобы поправить оградку, и посидеть в тиши на деревянной лавочке у ухоженной могилки на старом деревенском кладбище. Удивительно, но в каждый его приезд все эти годы здесь была чудная сухая погода. А ему вспоминалось жуткое сентябрьское ненастье далекого 70-го года, разбитая грузовиками дорога, безногий дядя Саша, с которым везли они Оленьку в районную больницу, и она, любимая Оленька, то дрожащая от озноба, то задыхающаяся от жара.

Он так и не простил себя. И другую женщину не искал. Родственники и знакомые пытались знакомить Эдварда с невестами, но он слышать ни о чем не хотел. У него на руках было двое детей, Олиных детей, и он представить не мог, что в доме появится чужая женщина, которая будет воспитывать Ингмара и Ингу.

Родственники отступились, решив, что Эд – мужик умный, сам разберется. Вопреки расхожему мнению о том, что мужчина в отличие от женщины быстро забывается в чужих объятиях, Эдвард был, видать, из другого теста. И не то, чтобы специально он хранил верность. Просто, так получалось, что ни к одной женщине, встретившейся на его пути, его совсем не тянуло. Сначала он на них вообще не смотрел, занимаясь воспитанием маленькой дочки, а потом наступило время больших перемен, и на Эдварда свалился бизнес родного финского дяди, и он с головой ушел в работу. И сына привлек.

Ингмар, рано оставшийся без матери, был сильно привязан к отцу. А сестренку любил больше жизни. Это он попросил отца не приводить им другую «маму». И Эдвард дал ему слово. Но, наверное, не это было главное в его одиночестве. Просто у него была любовь – Оля. А все остальное любовью не было. И как не пытались захомутать его одинокие дамы, ни у одной это не получилось.

Потом, когда Инга стала взрослой, и у Ингмара давно была семья, они сами говорили отцу, чтобы он подыскал себе «половинку». Он рассмеялся и сказал:

– Моя половинка давно в лучшем мире, меня ждет…

Казалось, он был счастлив тем, что так сложилась жизнь. Во всяком случае, так он говорил, оговариваясь всякий раз, что в любви нет никаких правил. У него – вот так, а у них может быть все иначе. Однажды в откровенном разговоре он сказал Инге, что он не раз и не два пробовал устроить свою жизнь, но отношения с женщинами не складывались. И не потому, что они такие все плохие. Как раз наоборот. Ему встречались в жизни замечательные женщины. Но он их не любил. А жить вместе только потому, что так хотелось им, он не мог.

– Дочка, ты не переживай! У меня есть вы. Все остальное я как-нибудь решу…

Видимо, он «как-нибудь» и решал проблемы своего одиночества, но в семье и с детьми был один. Вернее, с Оленькой, о которой помнил всегда. Да и как ее забыть, если Инга с годами стала ее точной копией…

Одно огорчало стареющего Эдварда: у Инги не было дня рождения. Он стал днем смерти ее матери, и поэтому отмечать его, в семье было не принято. И хоть фактически Оленька умерла на следующий день, после родов, эти два события – радостное и скорбное – были записаны как один день – 28 сентября. И Инга привыкла к этому. И каждый год 28 сентября вспоминала только о том, что это день смерти мамы.

…Папа по странному стечению обстоятельств тоже ушел в этот день. Когда Инга пришла к нему утром и сказала, что уже побывала в храме и поставила свечку за упокой мамы, отец, посмотрев на нее просветленным, каким-то совсем иным взглядом, вдруг уронил:

– Две скоро будешь ставить…

Он отправил ее, сказал, что хочет отдохнуть. И когда Инга пришла к нему через пару часов, отец уже был без сознания. А, уходя, вдруг вздохнул, улыбнулся и произнес чуть слышно:

– Оленька…

* * *

– Как ты там устроилась? Рассказывай! – кинулась с расспросами Тося, едва они присели за столиком в крошечном уличном кафе почти под окнами квартиры Кузнецовых. Как Тося не уговаривала, заходить к ней Инга отказалась. 0чень боялась, что придется тете Соне докладывать о своих не совсем веселых делах.

– Нормально все. Думаешь, работаю? Шиш с маслом! Отдыхаю! – Инга посмотрела на подругу. – Ты знаешь, я ведь никогда вот так не отдыхала. Все какие-то курорты были, ванны с массажами. А тут – дача деревенская, быт не очень устроенный, а мне нравится! Самое тяжкое было – одиночество. Сначала, конечно, поплакала в подушку. Ты ведь понимаешь, не каблук отвалился… А потом втянулась. У соседей каких-то кустиков набрала, рассады. Вот клумбы вам вокруг дачи строю. Сама! Представляешь?!

Тося не представляла. У Инги благоустройством территории вокруг ее отцовского дома занимались специально привлекаемые к этому делу садовники. Растения покупали по каталогу, все уже подрощенные, а то и взрослые. После работы специалистов Инге оставалось только поливать да любоваться. А ветки обрезать, пересадить что-то, или клумбу – альпийскую горку соорудить – это все настоящие садовники делали.

И вдруг Инга в этой роли! Трудно представить.

– Да ничего сложного, как оказалось, – Инга улыбнулась, вспоминая, как вместе с кустиком «разбитого сердца» соседка подарила ей… коровью лепешку, для удобрения. И Инга несла лепешку в мешочке, а он порвался. Ией пришлось собирать драгоценное удобрение руками.