Василий Фомин - Легенда о царице. Часть пятая. Царство мертвых

– Ты живая?

– О, да.

– Ты не умерла? Не исчезла из мира без следа?

– Зачем? Я умирать не собиралась.

Фигура в слабом ореоле света, протянула к нему руки. Вестник чуть качнулся.

– Сейчас, наверное, я получу очередной пинок? – спросил он.

– Не буду отрицать. И подтверждать не буду.

Женщина забралась на подоконник, приготовившись встретить вестника, и когда он качнулся на веревке к окну, ухватила его за схенти, рванула на себя, и они, кувыркнувшись через голову, полетели оба в зал и свалились на пол, спутавшись руками и ногами.

Сияющий взгляд, синих драгоценных топазов, воткнулся прямо в сознание вестника и он на время замер, сжимая в объятиях светловолосую девушку.

– Имтес! – наконец выговорил он. – Ты здесь откуда?

– Джедсегер. – Имтес обняла его рукой за шею. – А ты?! Разве ты не умер?

– Как видишь. Только не спрашивай почему – я не отвечу.

– Дорогой, а я иного от тебя не ожидала. – Имтес прищурила глаза. – Я знала, с самого начала знала, что ты очень умный и очень хитрый человек. Выглядишь, дурень дурнеем, а сам очень изворотливый и ловкий. – Имтес обхватила его локтем за шею и притянула к себе. – Дорогой, я аплодирую тебе. И почти что я тебя люблю!

– Я рад, что талант не остался без признанья. Один раз такое уже было – в Порфировых горах. Там меня тоже за своего посчитали.

– Знаешь, ты можешь мне не верить, но и я рада. Я, в самом деле, рада! А, кстати, мы так и будем на полу делиться впечатленьями от встречи? Или, быть может, сядем в кресла или сразу перейдем на ложе?

Вестник встал и Имтес, изящно протянула ему руку с узкой ладошкой, пальцы которой были украшены перстнями со вставленными халцедонами, агатами и ониксами, мягко переливающимися в свете светильников. Запястье её украшал браслет чернёного серебра с громадным розовым сердоликом.

– Ну. – требовательно сказала она.

Вестник поднял её, и Имтес прыгнула ему на руки, обхватив за шею.

– Неси. – приказала она глядя в глаза. – Неси меня на ложе. Цариц ведь носят на руках? Вот и носи.

– Ты уже царица?

– Практически – что да.

Вестник поднёс очаровательную блондинку к ложу и осторожно выгрузил. Имтес перевернулась с боку на бок, свободно, как на пляже разлеглась, подперев голову рукой, почти как Нейтикерт, и пристально уставилась на вестника своими голубыми топазами, толи с насмешкой, толи с торжеством.

– А помнишь, дорогой, что совсем недавно, мы вот так сидели, но с точностью до наоборот. Ты лежал, а я над тобой сидела, как ты сейчас, и ты крайне удивился, что пред тобой твоя жена. – Имтес засмеялась. – Мне уговаривать тебя еще пришлось, а ты брыкался, отнекивался, упирался. Рожками бодался, копытцами лягался, отмахивался хвостиком, а я, все-таки, уделала, тебя. Ха-ха, если бы ты знал, какой разговор предшествовал сей драме!

– Да, ты достойный противник.

– А, признаешь мои достоинства.

– Конечно! У тебя всего в избытке.

– Сейчас получишь. – Имтес не отводила сияющего взгляда.

– За что же?

– За правду.

– За это стоит. За это можно и убить.

Вестник вдруг обнаружил, что, в общем-то, даже рад видеть свою липовую и стервозную супругу. И взгляд её драгоценных глаз, уставленных в упор, по-прежнему приносит наслажденье, вызывая восхитительную изморось внутри организма. Имтес не отрываясь смотрела, словно решила окончательно загипнотизировать.

– Это так. – неожиданно сказала она.

– О чём, мой белоснежный лотос?

– О своих достоинствах. Их у меня значительно больше, чем у царицы.

– Почему к такому выводу пришёл лунный лучик? Вопрос ведь спорный.

– Потому, что у неё существенный есть недостаток, все достоинства на нет сводящий.

– О, царица наша, это вообще хитросплетенье, всевозможное соединенье всеневозможного.

– Да, – согласилась Имтес, – это так и есть! С одним лишь исключеньем – она была.

– Что?

– У неё есть огромный недостаток, который ты, до сих пор, похоже, так и не заметил.

– Похоже, ты мне его сейчас укажешь

– Обязательно!

– Ну, назови мне этот недостаток. У нее их масса, но какой самый самый?

– Ха-ха! Она великих достоинств дева, отрицать просто невозможно, но самый крупный ее недостаток – она мертва! И это очень преогромный недостаток, особенно по сравнению со мной.

Имтес закинула руки за голову и с наслажденьем потянулась.

– Живой быть хорошо. – сообщила она. – И на нынешний исторический момент (как ты любишь выражаться), именно я живая.

– А что ж тебя тогда так мертвая царица волнует.

Имтес вновь уставила взгляд на вестника.

– Меня? Да, Осирис с тобою! Меня она волнует? Она тебя волнует! Я же вижу. А тебе надо понять, что есть вещи, что необратимы и надо просто принимать, их так, как есть. Всё! Всё, Джедсегер – её уже не будет и лучше изгнать этот образ из сердца и посмотреть на то, что перед тобою, а не тосковать о том, что ушло во мрак. Я вижу, что она тебя всё ещё держит, и я тебя давно предупреждала, что б от неё держался ты по-дальше, иначе заберет она тебя с собой в могилу. Она ж так просто, одна, уйти не сможет, ей надо за собою утянуть народа кучу. Я ведь вижу, все прекрасно вижу, что и сейчас, она тебя зовет к себе, и, уж поверь, не потому, что ты ей очень нужен, а потому, что сущность такова её – все забрать, туда во мрак, потому что здесь, в царстве света, дать ничего она не может кроме крови, боли, разрушенья и страданья, и, самое смешное, что ты и сам все это знаешь, возможно, лучше, чем и я, ведь все это время с ней якшался, но никак не можешь сбросить её черного и мрачного очарованья. Я признаю, что оно у нее есть, но не стоит ли пересмотреть свое мировозренье?

– Опять ты все сказала верно и только подтверждаешь, что верно сказано и мной. Ты смотришь так, и ты права – она и есть именно такая. Да, она чудовищно жестокая, но не жестокая на самом деле, она просто безжалостная. Она чудовищно безжалостная, но справедливая. Она чудовищно справедливая, но… но, просто она справедливость иначе, чем все люди понимает. Я же смотрел иначе и поверь, видел царицу Нейтикерт совсем другую. Она совсем из другого мира, она просто пережила своё время и у вас, людей обычных, случайно оказалась. Она из времени титанов и титанид, не испытывающих жалости ни к кому но, и не жалеющих себя лично, и за это, хотя бы, они достойны уваженья. Себя царица не жалела, ни единого момента! Никто этого не сможет отрицать – более всего себя царица не жалела. Она единственная богиня, что я в мире видел.

– Значит, говоришь, другую видел? Мурлыкающую и воркующую, хочешь ты сказать? Такую, и я, о мой друг, видала. Так это была все та же хищная львица, пойми же, – суть-то по-прежнему звериная осталась. В чем разница, скажем для тебя, с урчаньем или рыком, или с мурлыканьем тебя утянут в ад Аменти?