Натали Бизанс - Новая Жизнь. Сага «Исповедь» Книга вторая

Схватился за голову и, душа в себе слёзы, качался на кровати, как неваляшка. Железные пружины жалобно поскрипывали. Время тянулось бесконечно. Что же с нами будет?

Помню, как однажды в Польше ко мне на исповедь пришёл парень и сознался в участии группового изнасилования, его покаяние было столь глубоким и сокрушённым, что я отпустил ему все грехи. А как бы я поступил, если бы увидел это своими глазами, так, как вчера?.. Вновь бы схватил палку или камень и убил бы его?! Как можно любить и прощать таких тварей? Господи, где берёшь силы на это?! Непостижимое Милосердие Божье, как предстать перед тобой? Если этот человек умрёт, смогу ли я простить себя самого?! Ту ярость и гнев, которые я испытал, убивая его. Но как я мог поступить иначе? Мог окликнуть его и сказать: «Что ты делаешь, брат? Опомнись!», а потом, вместе с изнасилованной, почивать на дне озера? Не зря же в бардачке его машины обнаружили травмат… Нет, я не искал себе оправданий, я пытался найти истину, но как трудно сделать это своим человеческим разумом, особенно, когда свет благодати покинул тебя, и ты, совершивший смертный грех, сидишь в одиночной камере и смотришь на мир через решётку.

Пути Господни неисповедимы. Не убей, не значит, не защити!» – эту фразу из фильма о войне, где православный батюшка, взявший в руки оружие, защищал свой город от наступавших фашистов, я запомнил на всю жизнь. И тоже встал бы на защиту. Только как объединить это с верой?! Как найти истину?..

Какое счастье, я снова дома в своей постели, в объятьях жены. Её горячее тело, такое желанное, такое любимое, рядом. Осторожно прикасаюсь пальцами к её плечу, тонкая кружевная сорочка сползает, оголяя нежную матовую кожу, я покрываю её поцелуями…

Резкий звук заставляет очнуться. Каково же пробуждение! Ненавистная клетка никуда не исчезла. Я – словно зверь в зоопарке: принесли еду, швырнули в железной миске на пол, как собаке. Нечто, напоминающее по виду геркулесовую кашу, но точно несъедобное, понюхал, запах отвратный, к тому же оно ещё и пригорело. Такое в рот не засунешь. Кусок несвежего хлеба и стакан воды. Этого вполне достаточно, чтобы не умереть. Мне не привыкать, я так часто постился. Пришло время главного поста в моей жизни. Что ж, хоть как-то могу прославить Господа Бога!

Сделал несколько отжиманий в позиции лёжа, потом от стены, поприседал, просто, чтобы размять задеревеневшие без движения мышцы. В камере прохладно, от железной кровати на теле остались вмятины. Ни одеяла, ни матраца мне не выделили. Может быть, нужно было попросить? Но этого делать не хотелось. Как есть – так есть, и будет то, что будет. Спасают молитвы, осознанное погружение в себя, нас хорошо этому обучили ещё в семинарии. Правда, трудно пытаться сохранить душевное равновесие, когда ты сам себе противен, а именно подобное чувство я сейчас и испытываю.

Всё время думаю о Наташе, о том, что с ней происходит в этот момент, и ненавижу себя за то, что причиняю ей эту боль. Марик остался с ней или уехал? Насколько я его знаю, он не бросит человека в беде. А это значит, что поддержит и поможет моей семье. Виктор и Таня, думаю, тоже не сидят сложа руки. Только бы она держалась! Чтобы не возвратились вновь приступы головной боли, кто их снимет без меня?! Наверное, и родители уже в курсе. Прошли всего сутки, а как круто изменилась жизнь… Никогда не думал, что однажды окажусь в подобном положении. Как там у классика? «Сижу за решёткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орёл молодой…«* Провалиться мне сквозь землю! Надо было обезвредить насильника менее опасным способом. Вспомнил, как заставил Виктора протрезветь, но это вышло спонтанно, я не умею по желанию вызывать энергетический удар. Как ни крути, а сделанного не воротишь. Прошлое на то и прошлое, что уже прошло. Тысячу раз себе говорил: думать надо, прежде чем что-то делать, Эрик! Но когда там было думать и кому, если в глазах потемнело от гнева?!

Щёлкнула задвижка, дверь отворилась.

– Вишневский, на выход!

Моя фамилия звучала как-то иначе, чем раньше, словно на неё легла тень позора и преступления. Хорошо, что мама этого не видит! Во всяком случае, хочется на это надеяться.

– Руки за спину! – голос конвоира как металлом по стеклу.

Прошли по обшарпанному коридору в кабинет следователя. Спасибо, хоть без наручников. Казалось, что все оглядываются и пялятся на меня.

– Добрый день, господин Вишневский!

«Для кого-то, может быть, и добрый…» – пронеслось в голове.

– Здравствуйте!

– Меня зовут Андрей Павлович Розумов, я занимаюсь Вашим делом.

– Скажите, ради Бога, этот человек жив?

– Ни жив и ни мёртв, пока без изменений – кома.

У меня опустились руки.

– Решением прокурора до суда вы остаётесь в заключении.

– Чем обосновывается такое решение? Я стал общественно опасен?

– В этом следствию ещё предстоит разобраться.

– Когда я увижу жену?

– Сожалею, это пока невозможно, до передачи дела в суд никаких свиданий не положено. Она уже была здесь, справлялась о Вас. Но поймите правильно, условия задержания не мной написаны…

Я схватил его за руку.

– Умоляю, скажите, как она?

– А как Вы думаете?! Молодой человек, держите себя в руках! – он отдёрнул руку, словно ему было противно моё прикосновение.

Время, когда мои руки спасали, вышло. Горло стянула жгучая боль. «Наташа, любимая!» – кольнуло в сердце. Она была здесь, совсем рядом… Как страшно, как больно, зачем столько боли, Господи?!

– Вернёмся к нашему делу, – он задавал вопросы, а я машинально отвечал, как робот.

В душе образовалась звенящая пустота. Внезапно все чувства умерли. Образовалась глубокая впадина, на дне которой была только темнота, густая, беспросветная, неживая… Мне вдруг стало всё равно, что будет дальше. Я ни о чём не просил Бога, перестал его ощущать.

Время шло. Бесконечные вопросы. Всё то же самое, что вчера, по замкнутому кругу. Они думали, что за ночь что-то прибавилось? Нет! Всё та же история, с той же палкой, будь она неладна!

Когда меня отвели обратно в камеру, я лёг и уставился в потолок, разглядывая на нём старые пятна. Боль снова вернулась. Всё же лучше, чем пустота, но с ней легче. Слёзы застелили глаза, пятна на потолке разъехались и поплыли. Я нащупал в кармане Розарий, но не мог помолиться, просто держал его в руках и не шевелился. Мне его оставили лишь потому, что он был короткий и деревянный. Не задушишься, не порежешься. Отняли даже ремень со шнурками, теперь при ходьбе туфли хлюпали, а штаны еле держались на бёдрах. Очень «удобно», особенно, когда руки за спиной.

За окном виднелся крохотный кусочек неба. Вспомнил, как после больницы, раздвинув облака, показал Наташе солнце. Тогда вера двигала мною и любовь.