Резеда Шайхнурова - Сапфир

– Дело не в этом, хотя оригинальная мысль, мисс Даймонд! Просто нелегко снова встретиться с тем, кто стал первым мужчиной его любимой женщины.

– Любимой женщины! Вы, верно, что-то путаете, граф Альвадис, – опешила Бриллити. – За всю свою жизнь папа любил только одну женщину – маму. Я никогда не слышала от него, чтобы он выезжал за границу, тем более в Грецию.

– Я не сомневаюсь в этом, мисс Даймонд! Но я говорю не о гречанке, – намекнул хозяин дома.

– Не хотите же вы сказать, – изумилась гостья, – что вы когда-то соблазнили мою маму! Это нелепо и просто невероятно!

– Так уж ли невероятно?

Бриллити вздрогнула от серьезного тона аристократа.

– Но мама никогда не говорила мне, что до папы любила другого мужчину, а мы всегда были с ней близки!

– Ну, полно, мисс Даймонд! Не обо всем можно рассказывать дочери. Тем более, – грек нагнулся к собеседнице и шепотом продолжил, – о столь сокровенном и интимном.

Соседка вскочила.

– Вы лжете, – дрожа всем телом, – вымолвила она. – Папа был единственным мужчиной, которого когда-либо любила мама!

– Да, Розмари тоже пыталась убедить в этом свою мать, только миссис Бейли знала, что дочь ошибается. Но, к сожалению, не смогла вразумить ее. Розмари была упрямицей.

– Вы знали мою бабушку?

– Именно у нее и Роберта, вашего деда, я просил благословения на наш с Розитой брак.

– Почему тогда мама вышла замуж за папу, а не за вас?

– Из жалости.

– Из жалости!?

– Ваш отец был бедным сыном священника, который жалость к своей персоне принял за любовь. А ваша мать была слишком благородной, чтобы ответить ему отказом.

– Если бы это было правдой, я бы заметила жертву с ее стороны.

– В десять лет?

– Но она всегда выглядела счастливой! – взбунтовалась Бриллити, не замечая, что убеждает не Альвадиса, а себя.

– Выглядеть – не значит быть такой в реальности, мисс Даймонд.

– Зачем вы говорите мне об этом?

Гостья нервно мяла свой носовой платок.

– Чтобы вы знали, – последовал ответ.

– И вы решили поведать мне о прошлом моей матери спустя 7 лет после ее смерти!?

Сапфир поднял голову к потолку и закрыл глаза.

– Мне понадобилось много времени, чтобы прийти к этому решению, – стал объяснять граф. Его голос странным образом смягчился, речь потеряла былую жесткость, исчезли неприятные нотки, которые раньше жалили слух. – Когда я узнал о смерти Розмари из письма вашей бабушки, жар моего сердца, питаемый все эти годы лишь любовью к ней, потух навсегда. Сначала я не хотел покидать Грецию, но в день ее похорон посетил скромную могилу своей возлюбленной.

– Я не помню вас среди пришедших в тот печальный день, – прервала тягостные воспоминания грека Бриллити, отчего он, словно очнувшись ото сна, широко открыл глаза и посмотрел на дочь той, которая секунду назад так живо танцевала с ним на балу.

– Меня никто не видел тогда. Только когда ночь окутала кладбище, мне выпал шанс попрощаться с ней навсегда.

Слова надменного аристократа, казалось, не могли выразить всего, что таилось в его душе, поэтому на особенно важных, с его точки зрения, местах Сапфир делал ударения или нарочито растягивал предложения. Тогда его усилия заметно отражались на красивом лице: брови сдвигались к переносице, а на лбу появлялись две параллельные морщинки.

Пока грек говорил, его соседка старалась до мельчайших подробностей вспомнить мамино лицо. И ей становилось чрезвычайно обидно, если это не удавалось. Бриллити не могла себе простить, что какая-то черта самого близкого человека пропадает из памяти, даже улыбка матери мутным пятном всплывала в голове. Помимо ненависти к самой себе дочь также укоряла Розмари в том, что та не поделилась с ней сокровенной тайной. А Бриллити была уверена в их близости.

Нет, не должны два родных человека скрывать друг от друга что-либо. Дело здесь даже не в том, что уважаемая леди стыдилась своего прошлого. Розмари Бейли не первая и, увы, не последняя выказала слабость перед мужчиной до брачной ночи. Однако в чем же причина такого поступка благовоспитанной девушки, христианки до кончиков волос? На этот вопрос Бриллити никак не могла найти ответа. Кто угодно, только не ее мать могла совершить прелюбодеяние, отдавшись при этом не тому, с кем намеревалась идти к алтарю.

Гостья взглянула на хозяина дома. Его губы шевелились, но Бриллити не слышала слов. Все ее внимание занимала в данный момент лишь его внешность: красота, разительная и бесстыжая красота бросалась в глаза. Безусловно, ее отец проигрывал в сравнении с Сапфиром, но ведь Розмари была незрячей. Хотя харизма этого грека могла свести с ума любую, даже слепую.

– И в день венчания ваших родителей я покинул Англию, – прервал размышления Альвадис.

Все сказанное им было правдой, но о многом он умолчал, на что имелись понятные только ему основания.

– Я устала, граф Альвадис, – зевая, проговорила девушка. – Поздно, пора домой, чтобы выспаться перед поездкой.

С этими словами Бриллити встала и по привычке пошла в парадный зал. Она совсем забыла, что проникла в замок через черный ход. Вдруг ее что-то остановило. В зале на окне, за которым открывался вид на цветочный сад, стояла старинная ваза, в которой под лунным светом красовались розы.

– Вы позволите? – подойдя к ним, спросила гостья.

– Конечно! Они великолепны, правда?

– О да! – согласилась Бриллити, кончиками пальцев дотрагиваясь до нежных лепестков.

Она вдохнула чудесный аромат и, словно что-то вспомнив, сжала губы и посмотрела на графа. Ее влажные от слез глаза изумительно сияли, но аристократ не успел заметить этот едва уловимый ангельский огонек. Его привлекла только дрожь в ее теле.

– Вы явно нездоровы, мисс Даймонд! И в который раз пришли ко мне без шали.

– Простите! Мне очень понравился ваш подарок, просто я прячу его от папы. Я хотела сказать вам о том, что от мамы всегда исходил этот запах. Я помню его с детства!

– Да, Розмари никогда не изменяла привычке наносить розовое масло после водных процедур и перед выходом в свет. Это придавало ее образу еще больше утонченности.

– Розовое масло! Так вот что это было!

Бриллити удивило, что грек знает интимные подробности туалета ее матери, но она не осмелилась расспросить об источнике его осведомленности.

– Ваша мать, мисс Даймонд, любила эти цветы, потому что была похожа на них хрупкостью и нежностью. Жаль, что она так и не увидела их красоты. Слепота стала ее проклятием.

– Мама ни разу не говорила о своем недуге, не требовала жалости к себе. Как вы думаете, граф Альвадис, она когда-нибудь мечтала о том, чтобы стать обычной, как все, стать здоровой?

– Розмари была сильной, но я уверен, она хотела видеть, хотела наблюдать за сменой времен года, когда серые зимние тона сменяются яркими красками лета! Всего этого ее лишил…