Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Хоть расстаешься ты легко с друзьями прошлых дней,
С тем не расстанешься вовек, с чем весело живешь.

Как малость примешь все, чем я за поцелуй плачу.
Что ж так недешев поцелуй и так не скор платеж?

Своим ресницам, рассердись, велишь меня убить,
Так что же к жизни ты меня устами не вернешь?

Зря ищет нищий Хакани свидания с тобой,
Ведь ты в гордыне самому султану не кивнешь.

Скажи, кто не влюблен в тебя на длинной улице твоей?
Кто, чтобы видеться с тобой, не поселился бы на ней?

Волнуется базар любви, на нем испытывают нас,
И всех проступков прямота — от кривизны твоих кудрей

Я поглядел в твое лицо, и выросла моя душа.
Увы, твой нрав с лицом несхож, он — душегубец и злодей.

Я рад разлуке — у меня есть силы вынести ее,
Но твой невыносимый нрав… Страх перед ним меня сильней.

Безрадостно мое лицо, как степь, лишенная воды.
Конечно, должен пренебречь моей водою твой ручей.

Что делать, пусть вдыхает враг благоухание твое,
Не смеет близко подойти душа, подобная моей.

На улице, где ты живешь, колючий шип — что райский крин.
Твой локон для меня — гнездо, твой тонкий волос — мой притин.

Наверное, зашить глаза я должен иглами ресниц,
Чтоб видеть мне одну тебя, мой бессердечный властелин.

Успел я столько слез пролить на улице, где ты живешь…
Смотри: обагрена земля, под каждым камнем здесь — рубин

С тех пор как похвалился я своей любовью невзначай,
Повсюду у меня — враги, повсюду — зависть без причин

Взволнованные небеса надели синий траур свой,
Увидев, что вся жизнь моя — одно терзанье, стон один.

Кто видел бурю слез моих, пролитых по твоей вине,
Тот понял: сгинул урожай, и не наполнится овин.

Я обессилел, я поник, унижен, словно Хакани,
Иначе жил бы в небесах я выше снеговых вершин.

Душа меня покидает, когда ты стоишь в дверях.
Пусть плотью уста владеют, поскольку душа в бегах.

О светоч высокой дружбы, о солнечный свет любви!
Душа моя быть не смеет в одних с тобою местах.

О локонов грозных изгибы! Душа, что от них спаслась,
Теряется, словно идол, когда воссиял аллах.

Ты — боль моя, ты — исцеленье, лекарство для ран души.
На середине дороги надежда моя и страх.

Как нищий, я прах целую у ног твоей стражи злой
И этим горжусь, как будто владычество — этот прах.

Когда лихорадка разлуки ночами казнит меня,
Спасенье от лихорадки — в раскрытых твоих устах.

Я сам заблудился в чаще, чтоб ты показала путь.
И что для себя мне сделать, когда ты в моих руках?

Сама не таись, не прячься, ты где-то спрятана в нас,
А Хакани вопрошает: «В каких ты теперь краях?»

Кто стезей любви не ходит, сделать шагу не спешит,
Чьи глаза не мыли сердца кровью, льющейся навзрыд,

Что он ведает о страсти, что узнать ему дано?
Ведь любовь не поразила эту грудь стрелой обид.

Он твоей не знает силы, чувство для него темно…
Вымогает лишь свиданья, лишь о встречах говорит.

И душа его, и сердце — все проиграно давно,
Хоть не сказано ни слова той, что сердце пламенит…

Днем и ночью страсти пламя здесь, в груди разожжено,
Воздвигает в сердце знамя, воскрешает милой вид.

Господи! Какая мука!.. Раньше сердце ни одно
В эти двери не стучалось. Храм запретный был закрыт.

О, как жаль мне это сердце, что до пепла спалено, —
Вечно полное печалью, знавшее один магнит.

Много ль было дней счастливых? Радость знало ли оно?
Не подул ему и в спину ветер от ее ланит.

Только то блаженно сердце, что от бед ограждено.
То, которое всевышний даже в страсти охранит.

Клянусь я винным цветом губ, чьим хмелем жгучим я не сыт,
И поцелуем, что меня, как молодой орех, целит;

Клянусь кольчугою, что стан стрелоподобный обтекла;
Клянусь я лучником ресниц, чей выстрел сердце просквозит;

Клянусь цитронами грудей, парчою твоего чела
И телом, ласковым, как шелк, и нежным, словно аксамит;

Клянусь нарциссами двумя и гиациантами двумя;
Клянусь рубином нежных уст и розами твоих ланит;

Клянусь нарциссовым вином, сверкнувшим на румянце роз,
Жасмином, на котором пот, подобный амбре, чуть блестит;

Клянусь я телом неземным, что сделано из серебра
И на котором без конца подвесок золото гремит;

Клянусь затмившим блеск Зухры сияньем твоего лица,
Волшбою сердца, что меня верней Харута искусит;

Клянусь я парою зрачков, подобьем эфиопских дев,
Что в брачных комнатах, в твоих йеменских раковинах, спит;

Клянусь я мочками ушей, колечками в твоих ушах,
Двумя цепями, где звено объемлет звенья и звенит;

Клянусь я влагой жарких слез и сердца кровью огневой,
Которая твоим устам умолкнуть в ужасе велит;

Клянусь я искрами костра, которым сердце спалено,
Моими вздохами, чей дым на волосах твоих лежит;

Клянусь я жаждою души, изнывшей в поисках тебя,
Клянусь я плотью, что сейчас, в тоске расплавившись, бурлит;

Клянусь я волоском твоим, что амулетом служит мне,
И памятью о том, что я петлею мускусной обвит;

Клянусь намеками любви и голосами певчих птиц,
Клянусь я песнею твоей, что вновь и вновь меня пьянит;

Клянусь: пока у Хакани на месте сердце и душа,
Он место только для тебя в душе и сердце сохранит!

Ты долго, милая, живи… Ведь слишком долго ждать пришлось,
У мученика Хакани нет больше сердца, он убит.

Красота справедливо дана той, что гурий небесных свежей,
Изгибаются перед тобой горделивые шеи мужей.