Андрей Балабуха - Эпициклы [сборник стихов]

…Только в сказке остаться
И возможно собой.

Медлителен, на первый взгляд спокоен,
В прозрачной стылости сентябрьского утра,
Скрипя стилом по аспиду, Бетховен
Писал: «Жизнь есть трагедия. Ура!»

Нечасто понимаем мы, насколько
Бетховенская логика мудра:
Тебя разбили? Собери осколки.
Жизнь есть трагедия. Мы выстоим. Ура!

Со всех сторон скликаю строки,
Чтоб из толпы — создать отряд,
Чтоб навести порядок строгий —
Плечом к плечу, за рядом ряд, —
Чтобы в работе тяжкой, ратной,
Они вели свой спор с судьбой,
Идя дорогой Коловрата,
Святой и горестной тропой,
Чтоб никогда не отступать им,
Чтоб в тяжкий час — всегда вперед,
Неукротимо — как Евпатий
В последний бой на хрусткий лед…

Когда на ветвях,
Под стылым солнцем
Заиндевелых,
Февраль распускает цветы —
Видишь улыбку весны?

Стоять так тесно,
Что можно пить дыханье,
Но не качнуться
На острой грани чуда —
Сладостное мученье.

Быстро, хищно, словно нерпа,
Проскользнула канонерка —
Будто призрак проскользнула
мимо скал береговых.
И неявственно и странно
Проступили из тумана
Зачехленные орудья…
Две наклонные трубы…
Проскользнула легкой тенью,
Серым призрачным виденьем,
Проскользнула и исчезла,
растворилась без следа.
И остались только скалы,
Створный знак с полоской алой…
Разом шхеры опустели.
Сразу стало, как всегда.
Где сейчас корабль этот?
Есть вопрос, но нет ответа.
Затонул в открытом море?
Или пущен был на слом?
Может, корпус линий плавных,
Был на гвозди переплавлен?
То ли где-то, позабытый,
не ржавеет — всем назло?
Сорок лет… Но и сквозь годы
Вижу стройные обводы,
Лодки легкое скольженье
по свинцу сентябрьских шхер.
И живет, живет, не меркнет
Образ давней канонерки,
Корабля волшебный образ
из далеких детских эр.
Вдруг из памяти тумана
Он является незвано,
Прикипел бурун к форштевню,
как седой гвардейский ус.
Проплывет, скользнет по нервам,
Серый призрак канонерки —
И исчезнет, мне оставив
лишь несбывшегося грусть.

Песчаная отмель обширна. На ней
Когда-то купали мы утром коней.
Давно… Но опять пред глазами встает
По-южному яркий и быстрый восход.
Всем телом я помню, насколько тогда
Была холодна на рассвете вода…
Я помню: мы мыли коней и скребли —
На коже играл первый солнечный блик,
Играл, словно мускул под шкурой тугой,
Конь фыркал, песок баламутил ногой…
Потом мы стреножили их на лугу,
Конь хлеб брал с ладони — нет ласковей губ!
И сами купались — повыше, вон там,
Где отмель кончается, против куста;
Плескались — до сини; ныряли до дна,
Стремясь под водою друг друга догнать.
Куда там! Из рук, словно смазана салом,
Всегда ускользала цыганка-русалка…
А после — верхами. Без седел, охлюпкой.
Попоной на крупе цыганская юбка…
И я отставал, восхищаясь и злясь:
Босыми ногами — коня в шенкеля!
И так мы скакали вдогонку друг другу
По росному, звонкому, сочному лугу,
И Лена смеялась, махала рукой…
Ее и сегодня я помню такой.

Приспустим флаг, на миг склоним колени
На берегу безжалостной реки —
Уже уходит наше поколенье,
Как прежде уходили старики.

Ах как легко мы жили не тужили,
В бессмертии уверены своем,
Покуда не ушел Витюша Жилин,
Едва начав уверенный подъем.

Пока еще огонь лишь беспокоит —
Скупясь? Предупреждая? Иль щадя? —
Но лишь моргнешь, едва махнешь рукою,
Как сечь начнет картечь по площадям.

Куда отступишь? Выстрелишь в кого ты?
А значит, как и требует устав,
Лишь строй храни редеющей когорты,
Плечом к плечу еще теснее встав.

Из древности пришло к нам наставленье,
Не став за тыщи лет глупей ничуть:
Чем больше выбивают поколенье,
Тем ближе надо встать плечом к плечу.

Издревле люди замечали,
Как Соломон, поэт-мудрец, —
Есть у всего свое начало,
И должен быть всему конец.

И как ни страшно верить в это,
Но все-таки когда-нибудь
Последний человек планет
Вдохнет последний воздух в грудь.

В дали веков непредставимой
Не разглядеть его лица, —
Так свет звезды сквозь клубы дыма
Способен лишь едва мерцать.

Но вдруг — души его осколок
Взорвется болью в том из нас,
Чей путь еще, быть может, долог,
Но с кем старинный род угас.

Нет, не с гогеновских полотен
Легко сошли Вы,
Где знойный воздух прозрачно плотен,
Где много темной и грешной плоти
Такой счастливой.

Вы не оттуда, где шум наката
Столь равномерен,
И вереницы валов покатых
Бегут с рассвета и до заката,
Крушась о берег.

Вас породили не южный остров
И пальм фонтаны,
А оренбургских заснежий просинь,
Да Ленинграда гнилая осень
В седых туманах.

Но видно где-то сцепились гены
Лицом с изнанкой:
Сквозь Север рвется порой из плена
Юг странных женщин с картин Гогена,
Вы — таитянка.

Лето, мгновенно мелькнувшее мимо,
Только прелюдия к долгому мигу,
К феерии страстной, ко дням карнавала —
Их дожидаясь, душа созревала,
Их торопила в неслышной молитве,
Чтоб в яростном буйстве осенней палитры
С ветки сорваться в неистовой пляске,
Коснуться друг друга восторженной лаской —
В каждом желанье копилось от века,
Но каждый прикован был намертво к ветке.
Теперь мы свободны! В полете, в полете
(Вы, вечнозеленые, нас не поймете!)
Кружимся, взлетаем и падаем круто —
Длинней вашей жизни такая минута!
И пусть на земле ждут нас тлен и гниенье —
Мы почва для новых, иных поколений.

Остендских устриц не оценит голодарь,
Противен в детстве пряный вкус горчицы —
И удовольствиям непросто научиться,
О чем уже прекрасно знали встарь.

Что ж говорить о высших наслажденьях?
К ним душу день за днем, за годом год
На оселках побед, удач, невзгод
Оттачивай без самоснисхожденья.

Труд тяжек и болезнен. Но потом
Чувств обостренных тайный микротом
Мгновенье рассечет на сто столетий.

Стоцветной радугой взыграет каждый срез —
Таких сокровищ не видал и Крез…
И можно щедрым быть и не жалеть их.