Алексей Горобец - Простудятся в траве босые осы…

Ты рвался ввысь? Ну вот и упади.
И ушибись. И вдребезги. Разбейся!
Ну, крылья остригут. Отменят рейсы.
Аэрофлот опять проверит кейсы.
А в моде, как и были, будут рельсы
И перестук затюканных колёс.

Но это всё неважно.
Ты вознёс
На миг единый всё, чем не пророс
Наш долгий век.
Теперь – не твой вопрос.
Цветёт полынь и зябнут эдельвейсы.
И на откосах лёгкий перекос
Вдруг выпишет тверёзый тепловоз.

И осень,
И смирение берёз,
И первый снег переметает рельсы.

Взрывное напряженье тишины –
Итог ненормативного общенья:
На скорости предельной торможенье
Грозы,
Что принеслась со стороны
И врезалась
Плашмя, с разгона – в горы.

И что там наши ссоры-переборы,
Когда ей даже горы не нужны!

Она и так всё круто перепутала:
Движенье рек, беспутное и мутное,
Горячку ледниковой седины,
Совиные испуганные сны,

И ложь твою,
И сладкий хмель вины,
И глупость,
Что всегда мудрее мудрого

И этот гром,
Что тише тишины.

Где Южный Крест,
А где Медведица –
Мне до бесстыдства всё равно:
Все телескопы в небо целятся,
Всю ночь таращатся в окно!

А мне к чему?
Что в небе нужно мне?..
Зима – зарвалась, завралась.
Метель, весенняя и южная,
Опять в саду разводит грязь.

Снега её давно растаяли
(Сугробы, льды – алаверды!)
И ни глотка нам не оставили
В живом огне живой воды.

А чтобы нам
В трубу не пялиться,
Считая звёзды и ворон,
Наш бог любви, шептун и пьяница,
Наш забулдыга купидон
Запустит старый лохотрон
Ночных небес – и всё расставится,
И сдвинется к восходу дня,

Где бить челом, и быть, и маяться,

И счастливо и долго каяться,
Взывая
К мудрости огня.

В дни благоденствия
Готовься к чёрным дням.
Так сказано.
К зиме готовься летом.

По крышам погуляв, по парапетам,
Бордюрам там и всяким фонарям,
Любовные сполна изведав муки,
От пуза поорав и отблудив,
Валяй, включай урчливый свой мотив,
Поизлучай нам эти инфразвуки.

Чтоб стало всё, как будто всё давно,
Как будто снег, тепло и дремлет печка,
И сыч на чердаке, и волк за речкой,
И то потухнет, то погаснет свечка,
И снег, и чёрно-белое кино.

А кот – наглец. Он выпихнул меня
Из дедова реликтового кресла,
И бессловесно
О давно известном
Старается, урчит – и мыслям тесно,

Но это
Не вместилось – ну, не влезло

В менталитет
Сегодняшнего дня.

Всему приходит свой конец,
Но быстро,
Как же быстро!..

Поленья – комли в семь колец,
Поленья – тёсы под венец,
И хлещет пламень-молодец,
Разнуздан и расхристан.

И озарён, и счастлив лес!..

И долетают до небес,
И увлекают в небо лес
Неискренние искры,

А мгла с дождём наперевес
Уже на Цне, на Истре.

Этот полдень, как полночь.
Он чёрен своей белизной,
Тёмной сутью воды
И блистаньем распахнутых пахот.
Это похоть зимы
Делит влажное ложе с тобой,
Изводя перегной
На лишайники, перхоть и слякоть.

Эта полночь, как день,
Где дела недозавершены.
Где попыткой дождя
Оскверняется труд снегопада.
Где на льдистом снегу
О любви письмена возжены.

Ты прочти их, сумей.
И поверь.
И умри без огляда.

Щеглов повыпустим на волю и
Домашних рыбок выльем в пруд.
Весны всё больше – и тем более
Мне философской меланхолией
Отгородиться не дадут.

Пропишет по число по первое
Нам хлёстких ливней первый гром.
И захлебнётся окоём.
И древесина вспомнит дерево,
И воду вспомнит водоём.

И окна распахнёт и выставит
Дверные рамы вешний дым,
И мы забудем Крым и Рим,

И медны трубы, что храним

И тихо возблагодарим

Сады,
Где зеленеет изгородь
Меж этим миром и иным.

Игра по-крупному –
Стаккато тяжких капель
По раскалённым кровлям.
Злость озона.
Кажденье туч обрисовало зону
Обвальных ливней,
И лиловый лист
В окно влепился в поисках укрытья.

И сотворён вслепую, по наитью,
Тот самый, без ветрил и без рулей,
Фрегат ночной взлетит со стапелей –
Воздушный твой фрегат!..
Его команду,
Слегка поддатую, готовую и вправду
Пропить компас, ты всё же пожалей

И всех прости,
И не гоняй по вантам
Ловить руками бесполезный бриз.
И осиянный умницей-луною,
Плыви себе над сирою Землёю,
Вернув и Кордильеры ей,
И Анды,

И тот, в окне,
Лиловый мокрый лист.

Спешить нам некуда:
В остатке – бесконечность.
Спрямляется спираль круженья мира.

Теперь здесь пусто, ветрено и сыро.
И берег чист, и небосвод застиран,
И старая свирель (цевница, лира)
Двери входной
Скрипит, чтобы отсечь нас
От звуков, знаков внешних
И совсем
Уже нам чуждых аксиом и лемм,
Где дважды – два,
Где еретичность клира,
Где биты лбы, хоть пядей – семью семь

И где для нас ни болей, ни проблем

С крушеньем там
Иль с сотвореньем мира.

Дымит и раскисает
Грязь на грядках,
А в подворотнях лужи кривят губы.
И ветер лезет в форточки и в трубы,
И в дымоходы,
Выставиться рад, как
Беспечный друг и вечный фантазёр.

Мы заодно с ним с некоторых пор.

Мы твёрдо знаем – квёлая погода
Есть благо, передых от огорода,
От праведных трудов.
И разговор
У нас с ним свойский.
Выломав забор,
Торчит, свой расширяя кругозор,
Балбес оторопелый – куст жасмина.

А жизнь спешит куда-то мимо, и на
Дорожки, грядки дождевой червяк
Повылез, подаёт воронам знаки,
Выписывает сигмы и зигзаги,
И машет кулаками после драки,
И выясняет, где зимуют раки,

И попадает, как всегда, впросак.

Богата вдосталь инженерами
Заблудших душ и блудных тел,
Объята страто-ноо-сферами,
В чаду своих житейских дел,

Земля – она, пожалуй, круглая.
Хотя, конечно, не везде.

Трава, горячая и смуглая,
Нас не узнала. Быть беде!..