Кира Снежная - Алиса в Академии Голодранцев

У меня пять сестер, и только самая старшая, Агнет, отучилась в более— менее приличной академии. Остальным, в том числе и мне, придется довольствоваться захудалой академией Усидчивых Девиц. В народе ее прозвали УД – удовлетворительно, то есть, пойдет.

Кое— как, с натяжкой, но все же пойдет.

Там преподается самая элементарная, самая простая прикладная домашняя магия, ну, может, чуть сложнее школьной. Как сварить варенье из хрюмзиков, как навести чары и выглядеть прилично после бессонной ночи, и курс «хозяйкам на заметку».

На изучение более— менее продвинутой магии у нас просто не было средств.

И Нил знал это.

Знал и сейчас издевался надо мной, всем своим видом показывая, что я обречена на всю жизнь остаться никчемной клушей, для которой высшее счастье – это когда на ней кто— нибудь женится.

Кто— нибудь. Но не Нил.

Такие, как он, выбирают девушек побогаче, с хорошим образованием, чтобы можно было блистать в обществе. Хвастаться выгодным приобретением – красивой, богатой, образованной женой.

Мне вдруг не выносимо захотелось сбить с него спесь. Чтобы он перестал ухмыляться и смотреть на меня свысока, с таким превосходством.

– Девушки моего круга, – в тон ему отвечаю я, стараясь придать себе сколько— нибудь уверенный вид, – всегда делают правильный и достойный выбор. И добиваются большего, чем иные мужчины.

По лицу Нила скользит прямо— таки дьявольская усмешка. Я смотрю на то, как его губы складываются в самую обворожительную и самую ядовитую улыбочку, и понимаю, что сейчас будет больно.

Непереносимо больно.

– Ну, конечно, – тянет он, изображая на своем красивом и порочном лице понимание. – Я постоянно забываю, что ты не просто девчонка, а внучка самого основателя Зачарованной Академии Голодранцев! Его наследница и, вероятно, Последний Адепт, которого так ждут все Голодранцы. Бедность – это достоинство, такими сказочками тебя потчевали с детства? В них ты находила утешение? Но вот незадача: твои достоинства не будут оценены, тебе не воздастся по заслугам, да и попасть в эту тайную престижную Академию ты не сможешь. Ты, увы, не мальчик. А девчонке нипочем не преодолеть препятствий. Если верить сказкам, то и взрослому— то магу их не преодолеть. Да и вообще – она вымысел безумного, отчаявшегося, нищего старикашки!

Раньше я мечтала о том, чтобы Нил дотронулся до меня. Проходя мимо просто задел, коснулся рукой. Но теперь от его прикосновения меня трясет, словно моего подбородка касаются не его пальцы, а раскаленное тавро.

Свои покупки он прижимает к себе одной рукой, а второй крепко ухватывает меня за подбородок. Так, что становится больно.

Он поднимает мое лицо к себе, заглядывает своими ядовито— зелеными глазами в мои глаза и цедит, презрительно и зло, стараясь влить в мою душу всю порцию яда, щедро отмеренного им мне.

– Твой дед – просто городской сумасшедший. Не было никогда величественной Академии, которую он возглавлял, это всего лишь сказка, вымысел для таких, как ты, для всего вашего мышиного мелкого выводка. Для вашего жалкого, полунищего, грязного выводка. Чтобы вы и дальше таращили доверчиво ваши блестящие мышиные глазки, продолжали верить, что однажды все изменится, и работать. Чтобы ты, грязнуля, однажды вышла замуж, наплодила такую же кучу ничтожеств, как и сама, и их потчевала этой сказкой. У вас нет ничего, кроме этой надежды. Отними ее – и вы передохнете в неделю от отчаяния.

Вот что он сказал мне, глядя прямо в глаза и усмехаясь, радуясь, что причинил такую чудовищную боль.

Чтобы уничтожить окончательно.

Чтоб его гадкие слова разъели меня изнутри, почувствительнее ужалили беззащитные частички моей души, в которой проросла странная, болезненная симпатия к нему.

Я чувствовала, что по моему лицу потекли слезы. Захлебываясь рыданиями, я видела перед собой лишь его злые глаза и понимала, что одну надежду, дающую мне силы жить, он во мне только что убил.

Я надеялась, до этого дня надеялась, что Нил Монтеррей, такой красивый и такой далекий, постоянно дразнящий меня, высокомерный и злой, все же не такой уж дурной в душе. Думала, это поведение всего лишь маска. Между нами социальная пропасть, и только поэтому он ведет себя так…

Но он оказался просто самоуверенным и гадким говнюком. Социальная пропасть тут не причем.

Его рука все еще сжимала мой подбородок, Нил намерено делал мне больно, с садистским удовольствием вглядываясь в мои глаза. Наслаждался произведенным эффектом.

И, видимо, что— то такое недоброе в них промелькнуло, потому что я вдруг увидела в его нахальном, самоуверенном взгляде страх, а потом почуяла вкус крови на своих губах.

– Крыса! – завопил он. – Отпусти, грязная крыса!

А в меня словно бес вселился.

Я упрямо сжимала зубы, понимая, что от моего укуса его палец наверняка весь посинеет и распухнет. Кусала до тех пор, пока вторая его рука не разжалась, роняя на булыжную мостовую дорогие покупки.

Зазвенели бьющиеся бутыльки, запахло духами и первосортным, дорогим колдовством, пущенным по ветру.

Хлесткая пощечина обожгла мне щеку, но я все равно кусала, впивалась в его палец до костей, наслаждаясь воплями Нила.

– Помогите! – заверещал Нил высоким, не своим, стыдным писклявым голосом, когда до него дошло, что даже пощечинами он не сможет меня усмирить и заставить его отпустить. Наверное, он впервые в жизни испытывал такую сильную боль и полную беспомощность, и его накрыла паника.

Она звучала в его рыданиях, в его беспомощных стонах и всхлипах.

– Отпусти!

В его дрожащем голосе слышалась мольба.

На нас обратили внимание, кто— то поспешил на помощь – разумеется, ему, ведь голодранка напала на приличного мага! – и лишь тогда я разжала зубы.

Нил плакал и скулил, тряся окровавленным пальцем. Негодующие горожане были все ближе. А это означало лишь одно: надо бежать!

И я побежала.

Домой я вбежала, словно все демоны Верхнего и Нижнего миров гнались за мной, и с грохотом захлопнула дверь. Но в безопасности я себя не почувствовала. Наоборот, мне казалось, что я не человек, а загнанный зверь. Преследователи дышат мне в спину, и спасения нет.

Как на грех, вместо мамы или всепонимающего и любящего дедушки в холле меня встретила Беата, моя старшая сестра. Та самая, чью синюю подшитую форму я донашивала.

По моему взъерошенному виду она сразу поняла, что я влипла куда— то. В очередной раз нарвалась на неприятности.

У Беаты круглое и белое, как мокрая булка, лицо. Кажется, это лицо создано специально для того, чтобы выражать весь спектр негативных эмоций. И рот, вечно недовольно искривленный, может выплевывать только ругательства.