Грегуар Шамаю - Теория дрона

Но определенные противоречия все же возникали. Потому что подход, при котором отсутствовал риск для жизни пилотов, создавал опасность снижения точности воздушных ударов.

Что признавали ответственные лица НАТО, которых опрашивала по этому поводу Amnesty International: «Экипаж, находящийся на высоте пятнадцать тысяч футов, в состоянии только идентифицировать объект и убедиться, что он соответствует обозначенному на предварительном этапе, но он не в состоянии увидеть, к примеру, не возникло ли вокруг него за это время массового скопления гражданских лиц. Правило пятнадцати тысяч футов, резюмировали представители НПО, делало приостановку атаки невозможной для натовских экипажей даже в том случае, если обстоятельства на земле изменились и объект перестал быть легитимной мишенью» 324.

Можно ли рисковать жизнью гражданского населения только по причине неготовности рисковать жизнями «наших» ради «их» в процессе этой «гуманитарной интервенции»? Проблема была типичным вопросом совести, который в самом классическом виде сформулирован моральной философией. Это затруднение Игнатьефф резюмировал следующим образом: «Высокотехнологичная война имеет два ограничения: избежать потерь гражданских, с одной стороны, и рисков для пилотов – с другой. Однако они вступают в противоречие. Чтобы лучше целиться, нужно летать на низких высотах. Если вы летаете выше, то неизбежно получите жертвы среди гражданских» 325. Какой из двух императивов важнее? Проблема приоритета, иерархизации норм. На эту дилемму НАТО ответило, надо заметить, без особых колебаний установлением приоритета сохранения жизни пилотов, даже с возрастанием «побочного» риска ранений и гибели гражданских. Ради сохранения жизни военных принимается риск возрастания потери среди гражданских, то есть именно тех, кого эта операция призвана защитить. Что равнозначно признанию того, что на весах военно-политического разума жизнь мирного косовара значила меньше жизни американского военного.

Философы, порвав с теориями «справедливой войны», почувствовали головокружение от столкновения со столь неприглядной стороной «войны без риска». Реакция тех, кто почувствовал фундаментальное изменение норм, происходящее на наших глазах, была острой, часто доходило до скандала. Все дело в том, что подобный выбор полностью изменяет принципы военной этики в ее привычном виде. Джин Ветке Элынтайн описывает это в следующих терминах: «Американские официальные лица представили интервенцию как моральный императив. Но задолго до окончания конфликта наблюдатели стали задаваться вопросом, не оказалась ли нравственная традиция поставлена с ног на голову, когда комбатанты были наделены большей неприкосновенностью от последствий войны по сравнению с нонкомбатантами» 326. Это обвинение затрагивает нечто действительно важное. Возникает и ярко проявляется приоритет негласной нормы, противоречащей правилам военных конфликтов, но определенно поставленной выше их, а именно принцип неприкосновенности sui generis [29]имперского комбатанта:

«Как представляется, мы упразднили принцип избирательности, сформулировав новый критерий: принцип неприкосновенности комбатанта поставлен в нашей иерархии выше соображений неприкосновенности для нонкомбатантов, то есть мирных жителей Косово, как сербов, так и албанцев. Намереваясь избавить натовских, то есть американских, солдат от всякой опасности, мы перешли к доктрине неприкосновенности собственных комбатантов» 327.

Но это было не просто отступление. Десять лет спустя Алекс Джей Беллами вынес схожий диагноз относительно американских вторжений в Ирак и Афганистан: «Становится ясно, что недавно возникшая концепция отдает приоритет безопасности американских солдат над безопасностью гражданских лиц в зонах проведения операций… Защита нонкомбатантам будет обеспечена в той степени, в которой она не предполагает риска для жизни американских солдат». Это означает, что мы ценим «жизни комбатантов больше, чем жизни нонкомбатантов» 328.

Принцип неприкосновенности имперского комбатанта, который в девяностые годы разрабатывался скорее в прагматическом ключе, стал с тех пор предметом теоретического осмысления. Сама доктрина была разработана Израилем: «Когда высших офицеров Цахала спрашивали об убийстве сотен палестинских мирных жителей во время операций в Газе, почти все они давали один и тот же ответ: массированное применение силы имело целью защиту жизни солдат, а когда перед ним вставал выбор между спасением жизни израильских солдат и мирных жителей противника… приоритетом была жизнь солдата» 329. Этот ответ не был случайным, он основывался «на давно разработанной этической теории, которая оправдывает наши действия».

В чем смысл обращения к моральной философии? Помимо всего прочего, она упрощает ведение войны.

Аса Кашер, профессор Университета Тель-Авива, много лет близко сотрудничал с израильской армией, для которой он в середине девяностых разработал «этический кодекс».

Он оправдывал кампании «целевых убийств», которые неизбежно сопровождались «сопутствующими потерями» палестинских мирных жителей в густонаселенных кварталах. Он организовывал встречи, рассказывая о своей измененной концепции военной этики служащим Цахала и израильской спецслужбы внутренней безопасности Шин Бет 330. В своих интервью он небезосновательно утверждал: «То, что мы сейчас делаем, становится законом» 331.

В 2005 году он соавторстве с генералом Амосом Ядлином написал статью о «военной этике борьбы с террором» 332.

Авторы не скрывали свой цели: они собирались ни больше ни меньше подвергнуть полному пересмотру установленные принципы этики и права военных конфликтов.

В этом тексте они ставят перед собой разные задачи, но главной мишенью их атак был принцип неприкосновенности нонкомбатантов: «В привычной концепции, лежащей в основе разделения комбатантов и нонкомбатантов, у последнего был куда меньший набор обязанностей по отношению к государству по сравнению с первым. Вследствие чего долг минимизировать потери комбатантов в бою был в конце списка приоритетов…

Мы отвергаем подобную концепцию, потому что считаем ее аморальной. Комбатант – это гражданин, носящий форму. Его кровь имеет тот же цвет и проливается так же, как и кровь граждан, форму не носящих. Его жизнь столь же ценна, что и жизнь любого другого» 333. Из чего можно было заключить, что сохранение жизней граждан является высшим долгом национального государства, которое в любом случае должно быть поставлено выше долга минимизировать потери нонкомбатантов во вражеском лагере. Это означает, что в ситуации войны минимизация риска для израильского солдата имеет приоритет над долгом минимизации «сопутствующих потерь» детей в Газе. Жизнь первого, пусть он даже вооружен до зубов, отныне стала значить больше жизни последних. Это было сделано в жестком и хладнокровном стиле, типичном для подобного «этического» дискурса, имитирующего формальную строгость аналитической философии.