Грегуар Шамаю - Теория дрона

Возможно, не требуется вводить, как это делает он, понятие легитимной самообороны, чтобы обосновать с его помощью декриминализацию человекоубийства в рамках права войны.

Как я указывал выше, классическое положение состоит не в этом: рациональное основание освобождения от ответственности за убийство, по крайней мере в традиционном смысле, это не легитимная самооборона, а негласное соглашение о состоянии войны, о котором говорит Пуфендорф. В этой перспективе право убивать безнаказанно основывается исключительно на его обоюдном характере или на взаимности его применения. Что совершенно не противоречит тому, что при наличии этой минимальной схемы метаюридический кризис сохраняется: поскольку взаимность становится чисто формальной, основание безнаказанного убийства развеивается как дым.

Как в этой ситуации сторонники права на убийство с воздуха могут сохранить саму его возможность? Решение состоит в кардинальном перевороте в области военного права. Потому что подобное право на одностороннее убийство можно оправдать лишь одним способом: привязать jus in bello к jus ad bellum , подчинить одно другому, чтобы монопольным образом закрепить за «солдатом справедливой войны» право на безнаказанное убийство в рамках не особо конвенциональной полицейско-уголовной модели.

Именно это предлагают Строузер и Макмахан, целиком и полностью отбрасывая рассуждения о том, что сами они называют «моральной равноценностью комбатантов», чтобы заменить его на одностороннее право убивать, основанное на принципе justa causa [35]: «Солдату, который сражается за правое дело, морально дозволено отнимать жизнь сражающегося врага; но сражающийся за неправедное дело, даже в том случае, если он отвечает традиционным принципам jus in bello , не может обосновано убить справедливого солдата». 402У меня есть право убивать, а у тебя нет. Я хороший, ты – плохой, а только у хороших есть право убивать плохих. Вот к чему в итоге сводится инфантильная логика подобных рассуждений. На что враг, конечно же, ответит, что нет, это мы хорошие, а вы плохие, а потому только у нас есть право убивать и так далее до тех пор, пока один из них не победит, приведя тем самым убедительное доказательство собственной правоты. Потому что это я тебя убил, ты теперь понимаешь, что хороший – это я. Противоположный довод о юридической равноценности – а не, подчеркнем это, «моральной» (этот критерий тут просто неприменим) – комбатантов, который, помимо всего прочего, управляет существующей системой права во время военных конфликтов, совсем иначе рассматривает эту конститутивную апорию справедливой войны. Вследствие чего он наделяет равными правами и обязанностями участников военных действий, вне зависимости от их самопровозглашенной «моральности» (в которой, разумеется, никто не сомневается).

Если вкратце, то, не удовлетворяясь лишением врага материальных возможностей вести войну, сторонники дронов также вознамерились лишить его, на этот раз совершенно открыто, самого права сражаться или же уничтожить это право вместе с ним. В этом хотя бы есть определенная последовательность. «Без равенства в праве убивать, предупреждал Уолцер, война исчезнет как вид деятельности, подчиненный правилам, чтобы уступить место преступлению и наказанию, грязным махинациям и применению законов по усмотрению военных» 403.

В этом смыл теоретического наступления в ходе текущей «lawfare» ** -404. И одновременно с этим тенденция, заложенная в материальности самого оружия. Это проявляющееся постепенно воздействие вертикализации воздушной мощи на политико-юридическую классификацию противника, прекрасно понял в свое время Карл Шмитт. Его анализ последствий «самостоятельной воздушной войны», при которой «отсутствие отношений между воюющей стороной и землей, с находящимся на ней вражеским населением, становится абсолютным», сегодня прекрасно подходит для описания боевого дрона: «Бомбардировщик или штурмовик использует против населения вражеской страны оружие, которым он оснащен, направляя его вертикально, подобно тому как святой Георгий использовал свое копье, поражая дракона. Наблюдаемое нами сегодня превращение войны в своего рода полицейскую акцию, направленную против нарушителей общественного спокойствия, преступников и вредителей, ко всему прочему должно способствовать и оправданию методов этого “police bombing” [36]. В результате происходит бесконечная дискриминация противника» 405. Вертикализация вооруженного насилия определенно подразумевает превращение противника в абсолютного врага политикоюридическими средствами. Который теперь ни в одном значении слова не находится с нами в одном и том же плане 406.

* * *

388 Voltaire, “L’A, В et С” цитируется по: Oeuvres completes. Melanges VI, Gamier, Paris, 1878, p. 368.

389 Гроций Г. О праве войны и мира / пер. с лат. А. Л. Саккетти под ред. С. Б. Крылова. М.: Госюриздат, 1956. С. 623.

390 Там же. С. 624

391 Там же.

392 Сам Гроций комментирует это так: «Подобный обычай возник из соблюдения всеобщей пользы, чтобы слишком не усугублять опасности во время войн, которые стали учащаться. И, вероятно, это исходит от царей, жизнь которых прежде других защищена против оружия, но менее, чем жизнь прочих, обеспечена от яда, если не охраняется как бы благоговейным соблюдением права и страхом бесчестия». Там же.

Другой теоретик войны комментирует это так: «Здесь Гроций прав: если бы у царей был один шанс к пяти умереть во время одной из своих кампаний, то войны между цивилизованными народами уже давно бы прекратились». Nicolas Villiaume, L’Esprit de la Guerre, Paris, Dumaine, 1866, 60.

393 Frangois Laurent, Histoire du droit des gens et des relations intemationales, vol. 10, Les Nationalites, Paris, Librairie intemationale, 1865, p. 488.

394 Pufendorf, Le Droit de la nature et de gens, tome 2, livre V, eh. IX, § 3, Lyon, Bruyset, 1771, p. 108.

395 Ibid.

396 Иначе говоря, неопределенность является парадоксальной основой конвенционального соглашения, возможного, несмотря на вражду. Смертельный пакт возможен только потому, что это пакт, связанный со случаем.

397 Theodore Ortolan, Regies internationales et diplomatic de la mer, Paris, Plon, 1864, tome 1, p. 9.

398 Michael Ignatieff, Virtual War: Kosovo and Beyond, London, Vintage, 2001, p. 161.

399 Ibid.

400 «Фундаментальный принцип военной морали состоит в праве на легитимную защиту в ситуации, связанной со взаимным риском». Paul W. Kahn, “The Paradox of Riskless Warfare”, Philosophy and Public Policy Quarterly 22, no. 3 (2002), digitalcommons.law.yale.edu /fss-papers/32.

401 Ibid. P. 3.

402 Bradley J. Strawser, “Moral Predators: The Duty to Employ Uninhabited Aerial Vehicles”, Journal of Military Ethics 9, no. 4 (2010):

356. См. также: Jeff McMahan, Killing in War, Oxford, Oxford University Press, 2009.

403 Michael Walzer, Just and Unjust Wars. London, Allen Lane, 1977, p. 41. Полный триумф подобной философии войны будет иметь тяжелейшие последствия. Отказывая «несправедливому воину» в праве сражаться, она прямо помещает его вне закона, делает преступником. Поступая так, она исключает его из jus in bello и лишает всякой заинтересованности в его соблюдении, потому что, как бы он ни поступал, он не сможет рассчитывать на защиту, связанную с ведением войны в соответствии с установленными легальными процедурами. Таким образом, насилие с обеих сторон более ничем не ограничено.