Николай Лузан - О нем доложили Сталину

— У-у-х, и крепкий же, чертяка, не то что шнапс фрицев.

— Ты на сальце, на сальце налегай, — Рязанцев пододвинул ему нарезанные ломтики сала.

Комендант не подвел: сало действительно оказалось отменным и таяло во рту. Под него вторая порция спирта пошла легче. Петр окончательно размяк и прочувственно произнес:

— Как будто и войны нет.

— Будь она трижды проклята! — с ожесточением произнес Рязанцев и поинтересовался: — Тебя она где застала?

— В Ковеле.

— А меня в Рава-Русской. В первый же день пол-отдела потерял. Эх, какие ребята были! С Вадиком Лихачевым вместе всю финскую прошли — и ни одной царапины, а тут один осколок и все — нет человека, — с болью в голосе произнес Рязанцев.

— То же самое и в моем полку. Склад ГСМ сразу накрыло. Остались без горючки. Машины стали колом. Связи нет. Никто и ничего не знает. А тут еще командира с начальником штаба снарядом убило, — мучительно вспоминал Петр.

Участливый взгляд Рязанцева располагал к откровенности, и, поддавшись чувствам, Петр излил ему все, что бередило душу. Это была типичная история окруженца.

Они, рядовые и командиры, в те первые, полные ужаса и кошмара июньские дни срок первого, испытали настоящий шок и трепет перед невиданной мощью, казалось, не знающей сбоев военной машины вермахта. Огненно-свинцовый вал безжалостным катком прокатился по ним. Одни остались навечно в земле, другие попали в плен, но были третьи, кто продолжал отчаянно сопротивляться. И вдруг, о чудо, гитлеровская машина начала давать сбои!

Эти, пусть маленькие, добытые самой дорогой ценой, победы над многократно превосходящим врагом вернули окруженцам веру в себя и дали надежду на то, что им удастся не только выжить, но и выстоять. Именно там, в гитлеровских котлах сорок первого, начал коваться тот удивительный сплав победителей, которые в ликующем мае сорок пятого поставили последнюю точку в самой кровопролитной и жестокой войне двадцатого века.

Опытный контрразведчик и тонкий психолог Рязанцев разглядел эти качества победителя в Петре Прядко и окончательно утвердился в том, что перед ним находится настоящая оперативная находка и прирожденный разведчик. Он, в мирное время хваткий и пробивной интендант, не потерялся и не сгорел бесследно в безжалостной топке войны. Петр проявил себя прирожденным командиром, за которым подчиненные готовы были идти в огонь и воду. Война, этот безжалостный экзаменатор, отмеряла каждому его цену; она сметала шелуху повседневности и обнажала внутренний стержень — характер.

«Чего-чего, а характера тебе, Петр, не занимать, на двоих хватит. Не зря поговорили по душам. Не ошибся я в тебе — ты настоящий разведчик, но об этом позже», — решил Рязанцев, с теплотой посмотрел на захмелевшего Петра и спросил:

— Может, еще чайку?

— Спасибо, напился, — отказался Петр.

— А сало?

— Не, уже ничего не лезет.

— Тогда отдыхать, а завтра на свежую голову поговорим о деле, — не стал настаивать Рязанцев, снял трубку телефона — ответил дежурный, и распорядился: — Володя, значит, так: определи, где квартировать Петру. На довольствие поставь во взводе охраны. А главное — организуй баньку, чтобы смыл все грехи, те, что есть, и те, каких не было, — с добродушной улыбкой на лице закончил разговор Рязанцев.

— Есть, Павел Андреевич, сделаем все в лучшем виде! — заверил дежурный.

Из кабинета Петр вышел, не чувствуя под собой ног. Его переполняли радость и опьяняющее чувство свободы. Чудовищное обвинение в предательстве отпало. Он спускался по лестнице и не слышал телефона, надрывавшегося в дежурке, не замечал двух затравленных красноармейцев с кровоподтеками на лицах — очередной пары вражеских агентов-диверсантов, захваченных разыскной группой особистов.

«МнеповерилиіЯчист!» — повторял про себя Петр. Выйдя во двор, он вдохнул полной грудью бодрящего морозного воздуха, и голова пошла кругом. В эти счастливые мгновения ему казалось, что он заново родился.

— Так как, сначала порубать или в баню, товарищ техник-интендант 1-го ранга? — вернул его к действительности голос дежурного.

— A-а? Что? — Петр не сразу понял, о чем идет речь.

— Я говорю: порубать или в баню?

— В баню! В баню!

— Хозяин — барин, — не стал настаивать дежурный и, повернувшись к гаражу, позвал: — Старшина! Пилипчук!

В ответ из распахнутых ворот надсадно фыркнул двигатель и снова заглох.

— Пилипчук! Ну, где ты там?

— Шо надо? — наконец отозвался тот, и из гаража появилась коренастая фигура. Хитрющая физиономия старшины говорила, что ее хозяин способен не только организовать баню, но при желании и найти в раю даже черта.

— Семеныч, сколько можно ждать? — ворчливо заметил дежурный.

— Та шо, мини разирватыся? Машину на колеса поставь. Караул с арэстантамы отправь. Сэйф Бондарю достань. Шо, окроме мэнэ никого бильше нэма?

— Перестань, не бухти. Вот видишь товарища?

— Бачу. И шо? — буркнул Пилипчук и стрельнул в Петра оценивающим взглядом.

— Так вот, Семеныч, тебе особое поручение от начальника: позаботься о нем, как о родном сыне. Для начала банька, потом напоить-накормить и к хорошенькой вдовушке под бок положить.

— Може, ще свэчку подэржаты?

— Свечку? — хохотнул дежурный и язвительно заметил: — Еще чего, запусти козла в огород, так без капусты останешься.

— Сам ты такый, — огрызнулся Пилипчук и, не став вступать в перепалку, спросил у Прядко: — Рушнык, мыло, чиста нижняя одежка еэ?

— Нет, только воз грязи, — Петр шуткой попытался смягчить разговор.

Она не тронула сурового старшину. Насупившись, он буркнул:

— И дэ я цэ визьму? Я шо, фокусник?

— Семеныч, кончай волынить. Ты старшина или кто? Тебе что, непонятна задача начальника? Техник-интендант 1-го ранга должен сверкать, как новая копейка, — дежурному надоели пререкания старшины, и он повысил голос: — Кончай разговорчики и выполняй приказ!

— Развэлось начальникив, сховаться никуды, — огрызнулся Пилипчук и кивнул Петру: — Пишлы.

Утопая по колено в грязи на разбитой грузовиками и артиллерийскими тягачами дороге, они добрались до края села, и вошли во двор. В нем еще теплилась хрупкая и недолговечная на войне мирная жизнь. В хлеву тяжело ворочался скот, а за тонкой дощатой перегородкой сарая кудахтали невесть как уцелевшие куры. Небольшая, сложенная из самана хатка с веселыми синими ставеньками выглядела беззащитно и одиноко на фоне мрачных развалин.

Пилипчук отряхнул с сапог комья грязи, поднялся на крыльцо и постучался в дверь. Никто не ответил. Он осмотрелся и, не заметив живой души, позвал:

— Зинаида, дэ ты?

— А хтось туточки? — откликнулись из хлева.

— Цэ я, Пылыпчук. Принимай на постой.

— Так куды ш мини его? У мэнэ миста билыпе нэма.