Николай Лузан - Между молотом и наковальней

Ибрагим, не в силах сдержать душивший его гнев, воскликнул:

— Владислав Григорьевич, это не люди! Они хуже зверей! Разве люди могут…

— Не надо, Ибрагим! — остановил его он. — Они тоже люди, но без памяти. Придет время, и оно расставит все по своим местам.

— Но почему они. — но договорить Ибрагиму не удалось.

В комнате появился взъерошенный Гембер и поторопил:

— Кавказ, Ибо, бегом вниз, эти отморозки уже в ворота долбятся!

— Сволочи! Сейчас я им покажу! — вспыхнул Кавказ.

— Стоп! — остановил президент. — Не порите горячку!

— Владислав Григорьевич, надо действовать, а то будет поздно! — настаивал Гембер.

— Оружие не брать! — потребовал он.

— Как?! У них же в руках не палки!

— Я сказал — не брать! — отрезал Владислав Ардзинба, и его взгляд остановился на них, кто все эти немыслимо долгие и тяжелые двенадцать лет был рядом с ним и не изменил ни словом, ни делом.

Бушевавший в нем гнев внезапно угас, и рука легла на плечи Ибрагима и Кавказа. Они уже не слышали воплей, доносившихся с улицы, в эти мгновения оба были готовы без колебаний отдать жизнь за президента. Владислав Григорьевич понял все без слов, кончики его губ дрогнули, и потеплевшим голосом он произнес:

— Я никогда этого не забуду. Вам — ребятам надо жить! А за меня не бойтесь! Меня невозможно убить! Президента можно только забыть!

— Владислав Григорьевич!.. Владислав Григорьевич! — слова застряли в горле Ибрагима.

— Это надо просто пережить, ребята! — подбодрил его и Кавказа президент.

И они, провожаемые его благодарным взглядом, вышли в холл, сложили на диван автоматы, пулемет и поспешили во двор. Там на них обрушился новый залп оскорблений. За кустарником трудно было разглядеть того, кто больше других злобствовал, и Ибрагим рванулся к нему. Кавказ благоразумно придержал друга за плечо. Угрозы горластого, казавшегося в темноте карликом, оказались не пустым звуком, в свете тусклых фонарей блеснул ствол пистолета.

— Ребята, что вы делаете?! Так же нельзя! Идите по домам! — пытался образумить Кавказ.

— По домам?! — хмыкнуло из темноты. — Тоже мне нашелся советчик. Это вам пока не поздно надо по норам разбегаться.

— Ты что несешь! Забыл, здесь живет президент?! — вспыхнул Ибрагим.

— Был президент, да весь вышел!

— Что-о-о?! — здесь уже не выдержал Кавказ. — Ты кто такой? Ты — пустое место! А за ним народ!

— Народ, говоришь?! — прорычал злобствующий кривоногий «карлик». — А когда в последний раз он видел этот самый народ?

— Да он давно забыл про него! Окружил себя холуями, которые ему в ухо напевают про свою хорошую жизнь, — вторили из толпы.

— Засиделся на нашей шее! Пора слазить! — не унимался «карлик».

— Тебя забыли спросить! — рыкнул Ибрагим.

— Реваз, чего с ними базарить! Это же турки! — кто-то узнал Ибрагима.

— А… турки?! — взвился «карлик». — С этими разговор будет короткий.

— Ну, давай поговорим, если ты такой смелый! — И кажущаяся в темноте исполинской тень Кавказа накрыла «карлика».

Тот шарахнулся назад и скрылся за чужими спинами. Казалось, еще одно мгновение — и они схлестнутся, но кому-то в толпе хватило благоразумия остановить перепалку, грозившую перерасти в перестрелку. Еще какое-то время из кустов доносились вялый мат и крики, но вскоре запал у горлопанов пропал, и к полуночи улица опустела.

Остаток ночи прошел относительно спокойно, смена подошла к концу, но Ибрагим и Кавказ не покинули президента и остались вместе с Гембером и Асланом. Из города поступала все более тревожная информация. Кто-то заметил будто бы вооруженных бойцов Мераба Кишмарии на крышах Абхазского драмтеатра и Академии наук. Ближе к полудню на площади Свободы начали собираться люди, они все прибывали и прибывали. Это лишний раз убеждало в серьезности и твердости намерений Сергея Багапша и его сторонников провести всенародный сход.

Около двух часов дня он вместе со своим избирательным штабом появился на трибуне. Сход начался. Ораторы один за другим подходили к микрофону. Справедливо возмущаясь, они в порыве праведного гнева обличали «зарвавшуюся власть», «беспредел Хашбы» и «попрание закона». В ответ из одобрительно гудевшей толпы раздавались все более жесткие и категоричные требования:

— Хватит! Сколько можно терпеть!

— Пора кончать с этим беспределом!

— Надо освобождать парламент!

— Мы вам дали власть! Идите и берите ее!

Атмосфера схода все больше накалялась. Сергей Багапш, Александр Анкваб, Сократ Джинджолия и их соратники увещевали и пытались охладить самых горячих и нетерпеливых, напоминали о вооруженном до зубов президентском спецназе и СОБРе, засевших на крышах парламента и правительства снайперах. Но их обращения тонули в глухом ропоте, с разных концов площади неслись призывы:

— Чего больше ждать?!

— Хватит перед ними пресмыкаться!

— Мы пойдем с детьми, если они люди, то не станут стрелять! — требовали женщины.

— Мы будем без оружия! — поддержали их мужчины.

— Идем! Идем! — гудела уже вся площадь.

И, подчиняясь этому могучему и неудержимому порыву тысяч своих сторонников, Сергей Багапш призвал:

— Друзья! Я вас прошу, не берите с собой оружие! Там находятся наши дети. Они не будут стрелять! Они нам не враги! Мы будем говорить с ними как с братьями!

— Охране тоже оставить оружие! — вслед за ним напомнил генерал Кишмария.

Митинг на площади Свободы подошел к концу. Сергей Багапш, Станислав Лакоба, Александр Анкваб, Леонид Лакербая, Мераб Кишмария, Сократ Джинджолия спустились с трибуны, и дальше эта человеческая река выплеснулась на улицы, ведущие к зданиям парламента и правительства. По пути, подобно горным ручейкам, в него вливались все новые и новые сторонники. Сколько их было — четыре, пять, десять тысяч?

Подобного шествия Сухум за свою долгую историю вряд ли когда видел. Это была необычная и удивительная демонстрация силы духа и веры в то, что у мощных каменных стен комплекса правительственных зданий, ощетинившихся с крыш хищными «жалами» снайперских винтовок, воронеными стволами автоматов и пулеметов из окон первого и второго этажей, их ждет победа, а не смерть.

Сергей Багапш, Станислав Лакоба, Александр Анкваб и тысячи абхазов, армян и русских, сомкнув ряды, шли к Президентскому дворцу. В те ноябрьские дни для многих он стал местом, где ненавистное зло свило свое гнездо. Но они верили в то, что инстинкт самосохранения, позволявший в течение двух с половиной тысячелетий выжить и сохраниться крохотной Абхазии и ее народу, и на этот раз остановит палец на спусковом крючке тех еще почти мальчишек, что стали заложниками в безжалостной политической игре. Они наивно верили в то, что под напором добра зло не устоит и рухнет.