Константин Плужников - Забытые страницы русского романса

В творчестве композиторов-классиков вальс становится средством характеристики хрупкого, прекрасного женского образа, например «Вальс-фантазия» Глинки; эта линия поэтизации жанра блестяще продолжается впоследствии в балетах, симфониях Чайковского, в творчестве Глазунова, Прокофьева и т. д.

В романсной лирике XIX века шедевром лирически-напевного вальса является «Средь шумного бала» Чайковского на стихи А. Толстого. Посредством жанра вальса композитор добивается обобщения образа, возвышающегося до философских глубин размышлений о жизни, любви, красоте.

Цель Метнера, мне кажется, та же. Думается, его не случайно привлек сходный сюжет: герой романса вспоминает прекрасный образ, явившийся ему на балу.

Романс Чайковского написан просто, безыскусно. Невыразимо теплые интонации, окрашивающие мелодию, рождают атмосферу сладостно-печального воспоминания о пережитом и горестного одиночества. В нем главенствует мелодия, аккомпанемент является лишь поддержкой.

Метнер пишет совершенно другой вальс — он значительно расширяет и усложняет его по форме; иные взаимоотношения, по сравнению с романсом Чайковского, между мелодией и аккомпанементом.

Длинное вступление (16 т.), проносящееся легко и быстро, рисует картину увлекательного скользящего движения — герой вновь переживает «бешеное круженье» вальса, когда навеки в его душе поселился прекрасный образ:

Вокальный мелос в этом романсе редкостно изящен и грациозен, переходит от воздушного вальса к меланхолическому раздумью, виртуозная партия рояля сочетается с бесконечной сменой ритма в голосе; сплетение этих качеств создает иллюзию легкости и изящества. В процессе разучивания трудности могут подстерегать на каждом шагу; особенно точным надо быть в отсчете длительностей певцу, малейшая ошибка разрушит это прихотливое, но стройное здание.

В своем романсе Метнер вновь прибегает к излюбленному приему — вокализированию гласных (слогов), «растягиванию», что, безусловно, углубляет содержание стихотворения, но ставит перед певцом дополнительные задачи.

В оборотах «дерзкий глаз», «я не спущу с прекрасной вечно глаз» композитор растягивает слово «глаз» на 8 тактов, даже — на 10, да еще с ферматами в двух тактах. Очень важно придать верную окраску голосу, отработать филировку звука, рассчитать дыхание, чтобы не возникало ни малейшего напряжения. По-другому распеты гласные в словах «вертелся, не вертясь» — рисунок вокальной партии и фигурации правой руки аккомпанемента создают эффект «кружения», доходящего до кульминации.

Более всего, мне кажется, Метнера пленила последняя строка стихотворения «Пусть так забвение крылом покроет нас...». Несколько измененная, она распета на целых 36 тактов, и к последнему слову есть еще пожелание автора: «Ноту соль желательно выдержать до самого конца», а это — еще 17 тактов! Казалось бы, зачем вся эта арифметика? Высчитывая такты, я преследую определенную цель: надо еще и еще раз вдуматься, как наполнить смыслом, найти разнообразные утонченные краски для таких длительно распетых гласных, как, наконец, суметь продлить собственное чувство-мысль, чтобы до конца раскрыть и донести до слушателей этот удивительный шедевр Метнера.

Соч. 32, № 6 «Мечтателю».

В основе этого романса вновь стихи о любви, но стихотворение Пушкина Метнер трактовал как описание любви не в обычном смысле слова, а, по его собственным словам, «истинной любви к искусству и страданий, которые она влечет за собой». Исполнительски романс этот очень сложен, требует хорошо развитого голоса и по диапазону (ля — соль 2), и по способам интонирования.

Исключительный интерес представляют пушкинские романсы Метнера, опубликованные в 1920 году в соч. 36: № 1 «Ангел», № 2 «Цветок», № 3 «Лишь розы увядают», № 4 «Испанский романс», № 5 «Ночь», № 6 «Арион».

В стихотворении Пушкина «Ангел» главное — сопоставление добра и зла, утверждения и отрицания, и Метнер соответственно раскрашивает его три строфы. Все средства, употребленные в романсе, уже так или иначе были опробованы Метнером: светлый образ Ангела представлен светлейшей белой тональностью до мажор, в противоположность ему образ «духа отрицающего» — тональными отклонениями, мелодическими хроматизмами, в сгущении напряжения аккомпанемента. Перед певцом здесь не возникают какие-либо особые трудности, ему лишь необходимо найти соответствующие двум образам контрастные оттенки исполнения и тщательно выполнить все ремарки композитора.

В партии фортепиано отметим два главных выразительных элемента: одноголосную мелодию, проходящую в левой руке пианиста контрапунктом к вокальной партии, и голос, выделяющийся из фигураций в правой руке. Вместе с тем весь аккомпанемент рождает особое впечатление текучести, непрерывности то приближающегося, то удаляющегося воздушного потока. Необычная кульминация этого романса наступает в последней фразе «не все я в мире презирал». Начавшись на форте, она к последнему слогу доводится до пиано, и на соль 2этот слог с небольшим филированием тянется на пиано 4 такта. Но именно здесь пианист достигает кульминации: в аккордовом изложении на форте проводится первоначальная тема романса. И лишь затем в даль и в вышину уносится привидевшееся однажды: картину бесконечной дали земли и неба композитор нарисовал одним штрихом — замершими на пианиссимо на расстоянии шести октав друг от друга звуками до... Казалось бы, этим можно закончить романс, но следует еще и «слово» от автора — торжественное аккордовое заключение, которого, на мой взгляд, могло и не быть.

Соч. 36, № 2 «Цветок». К этому романсу нельзя быть равнодушным, в него влюбляешься буквально с первого прочтения. Редкой красоты мелодия, слагаемая из хрупких говорящих интонаций, «бережное» сопровождение, тонкими штрихами окрашивающее слово, слог. Во многих прекрасных русских романсах природа — цветы, деревья, ручьи — «соучастники» действия, они «расшифровывают» нам характеры людей, событий. И здесь увядший забытый цветок навевает воспоминание о давнем счастье, будит тоску по прекрасному. Перед исполнителем в этом романсе стоят две основные задачи: добиться идеально чистой интонации (при «легкости» вокального интонирования) и вызвать у себя и у слушателя чувство погружения в мечтаемый мир.

Никто из композиторов не обращался ни к этому, ни к следующему стихотворению Пушкина — «Лишь розы увядают» (соч. 36, № 3).