Константин Плужников - Забытые страницы русского романса

№ 1 «Песнь странника»:

Написан романс прозрачным ясным языком. В единственном из восьми в нем есть вокализация, к которой столь часто обращался композитор в пору расцвета творчества и которая в каждом случае по-разному вносила в музыкальный образ элемент романтизма. Но как бы не доверяя себе до конца, в примечании композитор предлагает вариант повтора вокализированной фразы с текстом.

№ 2 «Ночной привет». В нем также выражен глубоко философский взгляд на судьбу:

«Что в имени тебе моем» — известное стихотворение Пушкина. Оно стало основой третьего романса этой тетради. В нем развивается далее тема творца — будет ли забыто его имя или останется сердце, которое вспомнит его в «день печали, в тишине»?! В конце композитор повторяет вопрос «Что в имени тебе моем» (этого повторения у Пушкина нет), но звучит он иначе, чем в начале — на терцию выше, печально, но просветленно благодаря последнему мажорному аккорду. Весь романс вокально несложен, особенно проста и естественна первая фраза, как бы рождающаяся из речевой интонации.

Романс «Если жизнь тебя обманет» (соч. 61, № 4) на слова Пушкина выделяется своими скромными прозрачными красками, все внимание отдано стихотворению, печальному по содержанию:

«Полдень» (соч. 61, № 6) на слова Тютчева. В этом романсе присутствуют все выразительные приемы, которые встречались в вокальных произведениях Метнера поры расцвета: вольно и свободно дышащий аккомпанемент — арпеджии и пассажи, изображающие ленивое течение реки или грезы и видения Пана, дремлющего в пещере, мелодия удобная для вокалиста — певучие, смягченные синкопами фразы, в конце голос вокализирует гласную в мелодии, звучащей как свирельный наигрыш. Романс впервые издан в 1949 году в соч. 59, но написан значительно раньше. В тетради соч. 61 он воспринимается как интерлюдия между предыдущими и двумя последующими тютчевскими романсами — «О, вещая душа моя» и «Когда, что звали мы своим». О многом говорит сам выбор этих стихотворений, повествующих о жизни и смерти, о страданиях и сновидениях, о душе, уносимой в неведомую даль. Написанные в последний год жизни, романсы были, по-видимому, последним прибежищем мысли и чувств тяжело больного композитора.

Оба стихотворения хочется перечитывать еще и еще, и бесконечно удивляет тот факт, что они и до Метнера и после него не вдохновили ни одного композитора (в то время как на стихотворение «Полдень» написано 5 романсов, на стихотворение «Слезы» — более двух десятков).

Вновь тютчевские строки завораживают музыкальностью:

Обращение к этому стихотворению символично: на роковом пороге человек погружен в тяжкие размышления. Снова композитор завораживает нас образами ночи, когда приходит «пророчески-неясный сон...». Написан романс просто, даже экономно: в нем нет длинных вступления и заключения, распетых на многие такты слогов и гласных. Вместе с тем Метнер опирается на ряд излюбленных приемов: партия фортепиано звучит как контрапункт к вокальной партии, с начала до конца в ней проводится своя самостоятельная тема. Для голоса и фортепиано подробнейшим образом выписаны штрихи и оттенки — так и видишь склоненного над рукописью композитора, еще и еще раз вслушивающегося в музыку своей души:

По-особому дорого Метнеру стихотворение Тютчева «Когда, что звали мы своим». Так, в сочиненной в 1919 году Сказке (№ 2, соч. 34) он, запечатлев вид уходящей в бесконечную даль реки, поставил в качестве эпиграфа первую строку этого стихотворения. Прошло более четверти века, и вновь растревожили его дорогие сердцу образы.

Стихотворение Тютчева называется «Успокоение», но Метнер отталкивается от первой строки: она ведет нас вперед, в то время как заглавное слово мертвенно давит. Представляется, что он много-много раз вчитывался в это стихотворение «про себя», а может быть, и вслух, и горестно думал о прошлом, о никогда не забываемой Родине — это проявилось в самом тематизме романса. Так, в развернутом фортепианном вступлении мы слышим два образа — вечный бег водного потока и неодолимое страдание. Они едины, один рождается из другого, сопутствует ему вечно: из опорных звуков «потока» возникают хорошо нам известные «стонущие» мотивы — интонации плача Юродивого из «Бориса Годунова» Мусоргского. Вступает голос певца — и все внимание словам, произносимым безыскусно, без нажима, напевно. Аккомпанемент же звучит по-шубертовски просто, прозрачно. С такта 24 меняется фактура сопровождения: фортепиано рисует вновь бег струй, в правой и левой руках пианиста звучат выразительные подголоски к вокальной партии, усиливающие состояние волнения, растущее напряжение. Певцу в этом фрагменте важно точно выстроить все вершины фраз — они как бы проводят свою собственную мелодическую линию (в тт. 24—26 ре-бемоль 2— ми-бемоль 2— фа 2— ми-бемоль 2— фа 2— соль-бемоль 2 — соль 2 — фа 2).

Укрупненно, значительно подает композитор итоговую, завершающую первый раздел фразу «И чем мы долее глядим, тем легче нам дышать» — последний слог растянут на 2 1/ 2 такта, а на его фоне у фортепиано повторяется в основном и измененном виде квартовый мотив; обозначим его как лейтмотив судьбы.

В следующем разделе говорится о слезах:

Романс — о вечном. И исполнять его следует не действенно, а скорее отстраненно-созерцательно. Особенно это относится к последнему разделу: спокойно и вместе с тем тепло звучат последние слова:

Я часто вспоминаю высказывание великого Шаляпина о том, что «искусство артиста-певца ставит своей целью пробудить в зрителях и слушателях представления, образы и чувства, из которых состоит жизнь с ее удивительным сплетением реального и конкретного с фантазией и мечтой поэта». И вот настало время, когда лишь одного искусства, мне кажется, стало совершенно недостаточно, чтобы положительным образом влиять на тревожащие душу процессы, охватывающие все более широкие круги современного юношества. Для краткости назову их «субкультурой», или той стадией бескультурья, когда забывается отечественная история, ценности ее духовной жизни. Разумеется, романсы — это микромир, но мне кажется, что возрождение этого пласта музыки окажет пусть медленное, но заметное влияние на саму атмосферу нашего бытия, заполненного «интернациональными» криками и воплями рок-хэви-китч произведений, лишенных, как правило, всяческого содержания и смысла. Не только исполнительством, но и словом надо помогать забытой культуре возрождаться, как возрождается теперь наша история.