Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

Хотел ли молодой композитор выразить этим поступком что-нибудь конкретное? Скорее всего, нет — в XIX веке редко употребляли многозначительное слово «концепция». Все, скорее всего, было гораздо проще — если ты молод, горяч и талантлив, то единственное, что ты можешь сделать с устоявшейся традицией, так это нарушить ее. И потом часто об этом жалеть. Но это ведь будет потом. А пока... Пока тебе немногим за двадцать, и удача Дирижировать собственным произведением на общегородском празднике выпала именно тебе! И как же это здорово — сливаться в едином порыве с оркестром и огромным хором, но при этом краем глаза наблюдать за алтарником, который невольно притопывает ногой в такт веселой, искрящейся, словно шампанское, мелодии в номере «Gloria», добродушно посмеиваться (про себя, разумеется!) над солистом-басом Доменико Сарини, красиво выводящим свое коронное «Кру-у-цефи-иксу-у-ус!» в номере «Credo», страшно выпучивая при этом глаза. А какое счастье — раскинуть руки в жесте fortissimo и вдруг почувствовать (именно почувствовать, а не услышать!), как толпа позади тебя тихонько подпевает хору: «Quito-ollis pecca-ata...»

«Messa di Gloria» сохранила свою противоречивость до наших дней. Это понятно — совмещение в одном духовном сочинении элементов канонической мессы, светского величального пения, оперного хора и сельского мадригала в принципе не может вызвать однозначной реакции ни у слушателей, ни у критиков, ни у духовенства.

И все-таки это удивительное произведение. Виват!

В Италии, в маленьком, но давно мною любимом городке Пизе, куда меня занесло во время очередной командировки, расстрелять свободное время было решительно негде. Поэтому после бокала-другого-третьего хорошего «Кьянти» под хороший сыр в уютном баре меня вдруг потянуло... посмотреть на звезды. Нет-нет, вовсе не в контексте приснопошлого анекдота про поручика Ржевского, а в самом прямом смысле — посмотреть на звезды. Причем именно в дневное время! Понимаю, реакция на выпитое была не совсем адекватная, но другой у меня тогда не было, поэтому, расплатившись, я пошел в никуда искать планетарий, будучи совершенно уверенным, что «...в этой итальянской глухомани его, конечно же, нет, так куда же я... ик!.. икаю что-то... так куда же это я, собственно, иду?». И было мне себя очень жалко.

Видимо услышав меня, город не обиделся, а просто решил доказать мне обратное. Планетарий оказался буквально в двух шагах от бара, сразу за поворотом на Via Mario Lalli, что само по себе уже оказалось ошеломляющей новостью. Я позвонил своему старинному другу Маурицио Торо и подробно сообщил дислокацию и диспозицию. Маурицио охотно согласился составить мне компанию и через десять минут пригнал на весело тарахтящем мотоцикле, обозвав меня при этом «ubriacco russo» — русским пьяницей.

Лекция называлась странно-романтично — «La Chiesa Cattolica & finestra sul cielo» («Католическая церковь и Окно в небо»), начиналась через пять минут, и я подумал, что у меня сегодня ну вот прямо вагон везения!

Забегая вперед, скажу, что в тот день его было гораздо больше.

Купив по взрослому билету за 1 (один!!) евро (а вот и не вру!), мы вошли в Звездный зал, и я остановился как вкопанный. Планетарий был не просто маленьким. Он был крошечным! И невероятно уютным. Купол диаметром 4 метра, всего 25 мест, японский аппарат Goto EX 3 — игрушка!

Кроме нас, в зале было еще человек двадцать, видимо, таких же ненормальных.

Вошла ведущая — молодая и очень симпатичная. Маурицио бухнул свой мотоциклетный шлем на соседнее сиденье и вдруг заорал, словно потерпевший: «Lucia! Vaffanculo, sei tu!!» При известной адаптации это можно перевести как: «Лючия, черт побери, это ты!!» Оказывается, в свое время они учились на одном потоке в Пизанском университете и много в том преуспели. Маурицио теперь преподает физику, а Лючия тянет лямку в городском Planetario.

Меня представили. Я тут же спросил, всегда ли у них такие символические расценки на сеансы или же это как у Жванецкого: «В честь нашей встречи, мадам»? Она посмотрела на меня, как на идиота: «Конечно, всегда. Это же городское просветительское учреждение!» Ау-у-у! Московский планета-а-а-рии-и-й!!

По ходу столь непринужденной беседы Лючия поведала нам, что сегодня будет так называемая «Мемориальная лекция», посвященная памяти пизанского астронома Карло д’Эспозито — местного ученого, преподавателя университета, основателя вот этого планетария. По словам Лючии, д’Эспозито под конец жизни пытался пропустить астрономию через призму религии и создал на эту тему несколько интересных теорий. Любимым композитором д’Эспозито был француз Габриэль Форе, поэтому сегодняшняя лекция будет озвучена его траурной музыкой. Меня и Маурицио мысленно передернуло — не сговариваясь, мы взглянули друг на друга, вытаращив глаза, и синхронно рассмеялись. Глядя на нас, Лючия тоже расхохоталась, фамильярно потрепала меня по щеке (в Италии это нормально) и сказала, что, мол, не бойтесь, будет весело — у нас в Италии на похоронах вообще редко плачут. «Ага... — подумал я, — это мы уже проходили в городе-герое Одессе: „Умер-шмумер, лишь бы был здоров! “»

Она кивнула нам и пошла за небольшой — с письменный стол — пульт управления.

Свет медленно начал убывать под негромкие звуки «Паваны» Габриэля Форе.

Под пиццикато струнных на рукотворном небе начали появляться первые неяркие звезды. Из ничего возникли перистые облака... Колдуя над пультом, Лючия постепенно свела облачность на нет и вылила на купол алое вино неповторимого средиземноморского заката. Солнце неспешно и с достоинством удалилось за горизонт, и планетарий погрузился во тьму, накрытую звездной сенью.

Пристегнув к воротнику блузки гарнитуру с небольшим микрофоном, Лючия начала рассказывать о профессоре Карло д’Эспозито. Итальянская речь на фоне запредельной красоты музыки и четко спроецированного звездного неба (малыш Goto не разочаровал меня) в сумме дали потрясающий эффект. Я уже любил всей душой этого старину Карло — как потом оказалось, прототипа одноименного героя одной из космогонических повестей Владислава Крапивина — и готов был дважды перечитать все его труды, причем на языке оригинала. Не пугайтесь, к ужину это у меня прошло.

Небольшой цифровой проектор на пульте деликатно, чтобы не шокировать привыкшие к темноте глаза, выдавал на куполе видеосюжеты, связанные с тематикой работы профессора, слайды с портретами Галилея, Коперника и какими-то незнакомыми мне, явно не астрономическими физиономиями. Музыка «Паваны» то затихала, то возникала вновь — как связка между сюжетными поворотами лекции.

Лючия упомянула, что на ранних стадиях своей карьеры профессор Карло д’Эспозито подробно интересовался проблемой полярного сияния и выработал целый ряд оригинальных философских объяснений этой природной загадки. На собственные деньги он заказал в венецианской оптической мастерской «Mario Ugolini» много разных «примочек» к Goto — имитаторы облаков и комет, уникальную проекционную систему «закат-восход», «машину звездного дождя», а также специальный проектор «La luce dell’ aurora polare», как итальянцы называют полярное сияние.