Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

На фоне будто похолодевшего звездного неба вдруг засияли цветные сполохи. Они переливались широкой лентой и казались объемными, словно в 3D. Они завораживали — отвести взгляд было категорически невозможно. Такого я не видел даже «в мирное время» в Московском планетарии! И тут из замаскированных колонок полилась музыка. Я сразу узнал ее — это был «Sanctus» из Реквиема Форе. Он как нельзя лучше подходил к мастерски воссозданному полярному сиянию.

Под Pleni sunt caeli et terra... Gloria, Gloria Tua... сияние сошло на нет, уступив место царству звезд. И под сдержанно торжественную Hosanna in excelsis, in excelsis... на небе возникла спелая розовая луна.

Почитайте, как сам профессор описал этот номер из Реквиема своего любимого композитора (перевод мой, не обессудьте):

...После небольшой паузы наступает самая светлая часть Реквиема — «Sanctus» («Свят, свят, свят, Господь Бог Саваоф...»). В сдержанную перекличку детской и мужской групп хора вплетается эфемерное соло скрипок. Хор небесных ангелов воспевает величие Творца: «Исполнил небо и землю славою Твоею...» Словно приоткрылись на миг врата рая и пролился оттуда вечный свет: «Осанна в Вышних, осанна в Вышних, осанна в Вышних...» Но миг этот краток — вновь закрываются Недостижимые Врата. И только последний заоблачный вздох «Sanctus...» напоминает о том, что еще мгновение назад мы слышали пение ангелов...

Видимо, в таких вот философских стыковках д’Эспозито находил точки соприкосновения своей великой науки со своей великой религией.

Луна, казалось, висела так близко (что значит маленький купол!) и выглядела так объемно и реалистично, что мне захотелось тайком ковырнуть ногтем кратер Аристотель и рассмотреть, наконец, поближе, что же это такое — пресловутый лунный грунт, вокруг которого уже столько лет и такой кипит. Видимо, я и впрямь собрался, потому что Маурицио звонко шлепнул меня по воровато протянутой руке. Я шепотом выругался по-русски и обозвал его кайфоломной машиной, совершенно не задумываясь о том, что в итальянском языке это чисто русское сленговое понятие последних лет не имеет точного перевода. Маурицио хрюкнул от восторга и принялся обдумывать сказанное.

А лекция тем временем продолжалась.

На куполе возникали ломаные контуры созвездий, которые мановением ухоженной ручки нашего лектора принимали привычные с детства аллегорические формы: если Бык — то с рогами, если Рак — то с клешнями, если Горгона — так чтоб со змеями... А вот и мой Водолей — беспечный кудрявый фраер с кувшином, как у донны Розы в классическом ржачном фильме, где «много диких обезьян». Рассматривая, задрав голову, всю эту небесную публику, я чуть было не прозевал финал лекции.

Лючия сказала, что профессор Карло д’Эспозито очень любил жизнь во всех ее проявлениях. Он был веселым толстым человеком, обожавшим как шумное застолье, так и созерцательное одиночество под звездным небом. Он любил Пизу — свой древний город тайных знаний и научных открытий. Он любил свою Италию — с ее неповторимым небом, какого нет больше нигде на земле. Он любил созданный им крошечный планетарий и мог проводить в нем долгие часы. Он просто любил! И пусть память о нем будет с нами, а душа его упокоится в небесных селеньях.

Последние слова Лючия произнесла на фоне первых тактов заключительного номера из Реквиема — «In Paradisum» — «В раю».

Истаяли контуры созвездий. Небесный свод начал медленно поворачиваться.

...Этот номер постепенно открывает перед нами Дорогу. Может быть, даже ту самую, которая серпантином опоясывает Вселенную и на которой, по древнему преданию, встречаются все... Начинается она где-то на Земле, а окончание теряется в звездных далях — там, где сияет воспетый библейскими пророками Горний Иерусалим...

Словно из ниоткуда, опять возникает пение ангелов, а из-за пронзенных рассветным солнцем облаков начинает литься добрый серебристый свет. «В райский сад приводят тебя ангелы, твой приход приветствуют праведники. И вводят тебя в небесный град Иерусалим...»

В восточной части купола засветилась робкая заря. Потускнели звезды, поплыли по небу уже знакомые перистые облака. В детский хор стали вплетаться мужские голоса, наполняя пространство новой энергией. Постепенно над горизонтом возник красный, насыщенный круг светила. Разгораясь, он поднимался все выше, а невидимый хор все пел и пел — о бесконечности мироздания, о неисчислимых дарах, о непостижимых красотах небесного Иерусалима...

Последние затухающие аккорды совпали с включением полного света — в маленьком планетарии древнего города наступил день. Хлопая глазами, я оглядел присутствующих. Некоторые вытирали слезы — наверное, они давно и хорошо знали Карло Д’Эспозито. А может быть, как и я, узнали его только сейчас.

— У тебя такой глубокомысленный вид, будто ты о чем-то очень сильно мечтаешь, — констатировал Маурицио, когда мы, щурясь от солнца, вышли на улицу.

— Да, теперь мечтаю, — рассеянно отозвался я. — Знаешь, о чем? О настоящем планетарии у нас в РГГУ! Представляешь, как будет здорово — ни у кого нет, а у нас есть.

Маурицио пожал плечами и принялся заводить мотоцикл.

— Значит, так и сбудется. Вот увидишь.

— Почему ты так уверен? По-моему, идея архибредовая. — Я вздохнул. — Хотя и красивая...

Маурицио помолчал немного, подумал, потом бросил мне второй мотоциклетный шлем. Пытаясь поймать, я неловко взмахнул руками и чуть не уронил его на брусчатку мостовой. Маурицио покачал головой.

— Просто давно тебя знаю. У тебя ведь как — чем безумнее мечта, тем у нее больше вероятности реализоваться. Так что надевай шлем, садись за мной, не переставай мечтать и не забудь позвать на открытие.

Не перестану. И не забуду...

Форе создал единственную в своем роде заупокойную мессу, которая уводит нас от страха смерти в царство чуткой ясности и совершенного счастья

Музыка в планетарии должна быть не фоном, не «гарниром» к повествованию, а собеседником, соавтором лектора, его полноправным партнером

Был у нас в институте такой предмет — «концертмейстерский класс», в миру «концкласс». Никто его всерьез не воспринимал, мало кто ходил, и вообще как бы и не предмет вовсе. У кого как, но и педагоги по этому предмету чаще очень либеральны, к студентам не пристают, на прогулы смотрят мягко, каждый занят своим делом — полное совпадение интересов. Однако шутки шутками, а экзамен есть, и его как-то надо сдавать, поэтому накануне сдачи начинается интенсивная подготовка, очередь к педагогам, пашут без выходных и первые и вторые. Экзамены обычно проходят тихо-мирно, но бывают, как говорится, варианты...