Арест Ант - Как стать контрабандистом

– Ты ещё лапсердак на груди порви, пролетарий. Чего пантомиму устроили?

– Как будет дупло по-ихнему? – он моментально сменил тон на деловой, – Видишь, корешу плохо. Зуб дёргает. Мочи нет. А нас завтра на суд везут.

– По-польски точно жопа. По ихнему не педрю, а на островном будет cavity.

– Ты по слогам скажи.

– Кэй-вэ-ти.

– Я не запомню. А как врач поймёт?

– My cavity is very hurt. Блин, да скажи просто с грузинским акцентом: «Мой куй-вам-ети как из Веры хер-т». Доктор поймёт. Только на нужную дырку на зубе пальцем ткни, чтобы он не перепутал. Он хоть из передовых турмалайских кровей, но отсталый.

– А, ну бывай… курортник, – он дёрнул ручку двери и подтолкнул бедолагу в кабинет.

– И вам не болеть, граждане соотечественники.

Я кивнул и поплёлся назад, рассуждая к какой заповедной национальности вертухаи умудрились меня причислить? Вот так и рождаются слухи о безродных космополитах, затерявшихся в местных исторических достопримечательностях.

Не успел я вернуться в камеру, как появился вертухай и деловито сообщил:

– Для вас нашлась работа.

– Какая?

– В подвале, – тут он сначала неопределённо пожал плечами, но потом нехотя добавил, – Sewage cleaning (очистка сточных вод).

– Что? – меня аж передёрнуло, – Ударную говночерпалку из меня решили сделать на старости лет? Размечтались, инноваторы.

– Не понял? – но моя интонация ему явно не понравилась.

– Спасибо за предложение, но вынужден отказаться. Я и так in deep doodoo (в глубоком дерьме).

– Why not? Никакой другой работы пока нет.

– Sewage watchdog? (сторожевой пёс нечистот). Нет уж, спасибо. Я и так скоро вас насовсем покину.

Вертухай схватился за рацию и сообщил вниз мой отказ. Выслушал ответ и укоризненно сказал:

– Подумайте до вечера. Там хорошо платят. Money has no smell (деньги не пахнут).

– Нет, – хотелось ответить особо дерзко, но в голове нужных слов никак не находилось. Тогда я решительно свёл перед собой руки крестом, – Never ever! (ни за что и никогда!).

– Never say never again 186 (никогда не говори «никогда»), — вертухай довольно хохотнул и прикрыл дверь.

– Меня зовут Понт, Д’жесть Понт, – запоздало передразнил я его, слегка кивнув двери, – Эй, сомелье! Сообщи тому трясуну за стойкой, что ингредиенты из отборных экскрементов надо смешивать, а не взбалтывать. Иначе шейкер засорится.

Но сам понял, что прозвучало слишком водянисто. Без должной стуловой твёрдости как надлежит предложенной вакантной должности. Но тут злоба отступила в прямую кишку, требуя немедленного очищения.

Всё же я не лентяй, а просто лицо с недостаточной мотивацией. По мне лучше варежки шить, как некоторые флагманы нефтедобычи.

Ко вторнику новые таблетки сделали своё дело, и организм стал заметно терять чувствительность. На прогулку во двор я так и не рискнул выйти, но зато стал неутомимо шататься по этажу. А это не менее двух часов в день. И много-много вёрст. По крайней мере, явно не меньше одной.

При редких встречах стал регулярно подвергаться подначкам, кстати, вполне заслуженным, со стороны Сулева. Прямо перед своей депортацией та шебутная российская парочка успела сообщить ему сенсационную новость, как здешние вертухаи полное фуфло задвигают. На третьем этаже они втихаря наделали люксов для новых русских экстремалов. А вот правильных пацанов заставляют толкаться по восьмиместным и двенадцатиместным вонючим казематам.

Сулев посокрушался вместе с ними, но уже к вечеру пришёл и гордо выдал мне своё первое собственное литературное творение: «засланный новорусский каЗЭК». На некоторое время у него это вызывало азарт, и он изобретал всё новые названия, пока не упёрся в свой недостаточный уровень знаний заковыристостей русского языка. Последний изыск: «А когда сдашь Абрамовичу свой шикарный люкс с парашей на вынос?», был начисто сломлен моим туманным ответом:

– Сопля соплю соплёй перешибёт… нет сил на барский кошелёк сморкаться. Ну, что, уловил скрытое отрицание на слово перешибёт?

Это вызвало у него глубокую задумчивость и внеочередное бесполезное посещение библиотеки.

В среду я довольно бодро спустился в канцелярию, где получил повестку в суд. На этот раз мне достался ужасно занудный и очень бледный чиновник, да ещё в цивильном. При этом без всякого чувства юмора.

Сначала он медленно и гнусаво зачитал, что заседание суда состоится в пятницу 6 февраля ровно в 14:00. Потом тускло сообщил о штрафе, который меня ждёт, если я не явлюсь на слушание. Тут я не выдержал и тихо, прямо в унисон его бормотанию, задал совершенно простой вопрос:

– А если мой автобус опоздает? На улице то снегопад, то гололёд.

– Тогда вам будет необходимо представить официальный документ о причинах неявки. Суд его рассмотрит и перенесёт заседание на другое время, – тут он задумался, – Если, конечно, будет найдено свободное время в расписании судьи, ведущего ваше дело.

– А штраф?

– Будет рассмотрено, насколько объективна причина, вызвавшая ваше опоздание, и только тогда окончательно определён точный размер штрафа.

– Значит, вас оштрафуют? – улыбнулся я и радостно потёр руки.

– Как это? – у него даже кончик носа посинел от возмущения, и голос предательски завибрировал, – Это же ваша личная ответственность!

– Тогда выпишите мне освобождение на 6 февраля, а уж из дома я доберусь сам. Вовремя. Под мою личную ответственность. Иначе это несправедливо.

Тут он впал в ступор и зашелестел бумагами. После долгих разглядываний и раздумываний он вымучил обтекаемый ответ:

– Мы не можем этого сделать без решения суда о вашем полном освобождении. А его в деле нет.

– Жаль, – я покосился на его коллег за двумя соседними столами и придвинулся вместе со стулом поближе. Наклонился в его сторону и негромко, но очень проникновенно спросил, – А можно частный вопрос? Я могу поменять судью?

– Почему?

– Он мне сильно надоел (he is driving me up a wall).

– Что?

– Просто спросил, – я слегка удивился такой вспышке праведного гнева. Может он неправильно меня понял? Но, вроде, устоявшееся выражение, если дословно не переводить, – Нельзя, так нельзя. Никаких проблем.

Однако эта канцелярская вдруг крыса раскипятилась и стала активно апеллировать к соседям. Их единодушное возмущение было достаточно велико, что даже пришлось выслушать целый каскад нравоучений, состоящий из одних финских гласных. Я дождался, когда спадёт эта жалкая волна эмоций и совершенно невинно закатил свой встречный монолог на русском:

– Поймите, это же не судья, а какая-то вредная опухоль, выскочившая на чистых руках финского правосудия. Точнее прыщ закостеневший. Пупырь, если по -нашенски. А вы тут на трупный гумус из-за него исходите. Нехорошо-с, господа. Ишь, как разбулькались, чернильницы. Бесогоны левосудные. Озаботились бы лучше, что там у этой вашей деревенской Фемиды со зраком. А то, что не состряпает, то толи брак, толи полный мрак.