Владимир Гриньков - Помеченный смертью

– Как хорошо…

Она хотела сказать – хорошо, что Кирилл вернулся, но не смогла, а это и не требовалось, и так было понятно. Кирилл обнял ее, а она уткнулась ему в грудь лицом и шептала:

– Как хорошо, что ты вернулся, как хорошо. Я так тебя ждала.

Он понял в эту минуту, что не просто на остров стремился, а к ней. Приподнял ее голову и поцеловал в губы. Аня не отстранилась.

Здесь был его дом. Его женщина. Его жизнь. Он ничего другого не знал и знать не хотел.

– Мы будем жить здесь с тобой, – шептал он, а она кивала, соглашаясь. – Ты и я. Всегда.

А она все кивала, прикрыв глаза, и по ее лицу блуждала счастливая улыбка.

Африканцы, не дождавшись Кирилла, принесли его вещи к самой станции. Один из них открыл дверь. Кирилл, сжимая Анну в объятиях, обернулся и сказал со вздохом:

– Вот черти! И неймется вам! В самый ответственный момент!

Аня выскользнула из его объятий и сказала примирительно:

– Все у нас впереди, Кирилл. Будь великодушен и прости их.

Она улыбалась и была, без сомнения, счастлива.

Песок не успел остыть после дневной жары, хотя уже стемнело и на небе высыпали звезды. Теплый песок, а по нему – свежий стелющийся ветер. Океан шелестел, и спокойствие было разлито в воздухе. Кирилл и Аня лежали рядом, разглядывали звезды.

– Здесь совсем другое небо, – сказала Аня. – Там, где я жила раньше…

Она не договорила, оборвала фразу. Что-то было в ее голосе, что заставило Кирилла осторожно коснуться ее руки.

– Я никогда туда не вернусь, – вдруг сказала она, почти прошептала.

– Почему?

– Хочу все забыть.

Там, в далекой России, она оставила свою боль. И надеялась, что сможет укрыться от плохого. Здесь, на острове, спрячется.

– У меня был ребенок, сын. Четыре года. Мы с мужем жили на станции. Рядом море. Однажды Сережа пошел к морю…

Муж или сын?

– …как я не усмотрела – не знаю…

Наверное, все-таки сын.

– …а там такой обрыв был, невысокий, метра два, отвесная скала, абсолютно гладкая, как стена в квартире…

И только сейчас Кирилл понял, что она плачет, но почему-то побоялся показать, что обнаружил это, и затих, затаился.

– Он упал в воду и, наверное, разбился о нее, или что там произошло – но очень быстро все случилось, я только короткий вскрик услышала.

Она заплакала, уже не сдерживаясь. Кирилл приподнялся на локте и стал вытирать слезы на ее лице, но слез было много, и тогда он, взяв Анну на руки, понес ее к воде. Она затихла и уткнулась ему в грудь мокрым лицом. Кирилл, придерживая одной рукой Анну, другой зачерпывал воду в ладонь и протирал Анне лицо.

– Соленая, – прошептала она. – Вода соленая.

И всхлипнула по-детски. Кирилл склонился и поцеловал ее в губы. Анна вдруг расцепила руки, оставляя Кирилла, и поплыла. Ночь была темной, но поверхность океана, казалось, слабо осветилась. Кирилл нырнул, долго плыл в этой святящейся воде и всплыл далеко впереди Анны. Она кувыркалась в воде и встала на дно, здесь оказалось совсем неглубоко.

– А там было глубоко, – сказала Анна. – И еще – сильное течение, водоворот прямо под скалой. И Сережу мы не нашли.

Кириллу показалось, что она опять начала плакать.

– Даже могилы нет. Исчез, сгинул. Как и не было.

После этих слов долго молчала.

– Я не смогла там оставаться.

И поэтому уехала. Попросила направить ее на другую станцию. Так понял Кирилл.

– А муж? – осторожно поинтересовался он.

– Он после случившегося взял продукты, ружье и ушел в сопки. Две недели пропадал, оплакивал Сережу. Он там, в сопках, я – на станции. Каждый сам по себе. Как-то в одночасье выяснилось, что семьи-то и нет. Был Сережа – и была семья, а без него, как оказалось, нас больше ничего не связывало.

Потеряла сына. Потеряла семью. Ничего, кроме боли, нет там, в прошлом. Кирилл привлек к себе женщину, и она затихла. Была печальна и податлива. Кирилл поцеловал ее в закрытые глаза. Нежно и с любовью.

– Я про тебя поняла кое-что, пока ты отсутствовал.

Не голос, а шепот.

– Что, родная?

– В тебе нет злобы. Ты не умеешь быть злым.

– Да, – печально согласился Кирилл, вспомнив историю с африканцами, которые здорово его отделали в прошлый раз. – Я просто недотепа.

И тогда Анна засмеялась, впервые за сегодняшний вечер, и ее смех не был обидным.

– Ты не недотепа, Кирюша. Ты просто добрый.

Сказала – и прижалась крепко. Она хотела, чтобы он излечил ее своей добротой. Доброта лечит.

– Все будет у нас хорошо, милый.

Их губы встретились. Они проживут здесь долго-долго, всю жизнь. Там, в прежней жизни, им обоим было плохо и неуютно. Но вот они обрели рай. Прямо здесь, на земле. И еще – обрели друг друга. И неизвестно, что важнее.

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю.

Звезды озорно подмигивали и пытались подсмотреть, что происходит там, на земле, но было темно – и ничего не видно.

Кирилл вынес Анну из океана, но на берег не ступил, осторожно положил ее на теплый серый песок. Он был нежен и нетороплив. Аня позволила ему раздеть себя. Набегающие волны ласкали ей бедра. Или это были легкие прикосновения рук Кирилла?

То ли потому, что на похороны Григорьева приехал премьер, то ли из-за большого наплыва народа – но оцепление на кладбище было тройным: по внешнему периметру кладбища, потом вокруг сектора, где была приготовлена могила, и, наконец, у самой могилы. Здесь, у могилы, оцепление было наиболее плотным, и к гробу допускались только избранные.

Бородин стоял совсем близко от гроба и мучительно-напряженно морщил лоб, всматриваясь в неживое, желто-восковое лицо покойного. У самого Бородина лицо сейчас было не лучше, но он об этом не знал.

Короткое прощальное слово премьера, потом выступил кто-то из Министерства внешнеэкономических связей. Бородин не выступал и вообще в первые ряды не лез. Только в окружении людей он чувствовал себя в относительной безопасности. Все остальное время он пребывал в напряжении. В ночь, когда погиб Григорьев, с Бородиным случился нервный срыв. Весь страх, что копился в нем последнее время, выплеснулся истерикой. Бородин, выслушав страшное известие, швырнул трубку на рычаг и сидел неподвижно некоторое время, а потом разрыдался. Хотел налить коньяка, но рюмка выскользнула из трясущихся рук и рассыпалась на полу стеклянными брызгами.

В большой, хорошо обставленной квартире, совершенно один, бился в истерике молодой и красивый мужчина. Никого не было рядом, кто мог бы ему помочь, и страх совладал с ним, придавил так, что невозможно было распрямиться и воспрянуть. Бородин жил беспокойно, в последнее время – особенно, он чувствовал близкую опасность и боялся подкрадывающейся незаметной смерти, а смерть, которая за ним шла по пятам, в какой-то момент неловко повернулась и зацепила своей жуткой железной косой не Бородина, а того, кто был с ним рядом, а рядом был Григорьев. И вот Григорьев, желтый, как яблоко-муляж, лежит в добротном, но все равно неуютном гробу, а Бородин жив, но Бородин знает, что смерть не отступила, а по-прежнему идет следом за ним, дивясь собственной оплошности, потому что не Григорьева жизнь ей была нужна, а Бородина. Он в этом был уверен стопроцентно.