Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Мальчик плыл назад, но правее, потому что выходить из воды здесь было очень неудобно: кусты нависали и берег уходил вниз сразу круто. А там хоть и грязно, зато полого, и от кустов свободно. Алешка отскочил назад к склону, чтобы видеть лучше и себя не обнаружить, стал смотреть.

Шагах в десяти от берега Митя встал — вода доходила ему до пояса — и побрел, рассматривая свою добычу и соображая, как половчее выдернуть из нее стрелу. Вода стала ему уже по колено, когда он вдруг как-то оступился, шагнул по инерции еще шаг, еще, и провалился опять по пояс. Сперва Митя ничего не сообразил, хотел шагать дальше, но не смог. Увяз. Пытаясь вырваться, дернулся туда, сюда, вырвал одну ногу, но другой провалился глубже, вытянул вторую — первая ушла еще глубже. Митя понял, распластался на воде, наклонившись вперед и пытаясь высвободить обе ноги сразу. Но это оказалось его главной ошибкой. Откинься он назад, нырни, может, и дотянулся бы до твердого дна, а теперь... Опоры не было. Дно не пускало. Выпрямившись, он увидел, что вода уже выше пояса. Может, яма окажется неглубокой, но это вряд ли... Значит, все?!! Митя понял и это. Неимоверный ужас пронизал его.

«Господи!! Да неужто вот так просто — и все?! И до берега-то всего три шага!»

Слезы хлынули из глаз, но он молчал, потому что отчетливо, слишком почему-то отчетливо сознавал, что никто-никто в этом мире не услышит и на помощь не придет. Так чего же кричать?

Алешка слышал о таких ямах. Но никогда их не встречал. Тем более здесь, в своем царстве! Кажется, он растерялся. В ужасе открыв рот, смотрел он, как глубже и глубже погружается княжич. Вот вода уже подобралась к плечам. Митя поднял голову, отыскал в небе солнышко и все так же не издавал ни звука, только, шевеля губами, начал креститься. Тут только Алешка опомнился. Бормоча несуразное:

— Язык, что ли, проглотил, засранец! — Он цепким охотничьим взглядом обшарил кусты, выбрал подходящую по длине талину, подскочил к ней, тремя ударами ножа отделил от куста и кинулся к воде. Главное заботой теперь было — не влететь самому. Алешка подскочил к торчащему из берега кусту ветлы, согнул его, схватил левой рукой верхушки сразу трех веток (уж больно жидки, да больше нет ничего!) и оглянулся на озеро. В трех шагах из воды торчала голова со страшно вытаращенными на него глазенками. И глаза эти Алешка запомнил на всю жизнь!

— Держи!!! — он не услышал собственного голоса.

Из воды поднялись две ручонки и мертвой хваткой вцепились в ветку. Держась за куст, Алешка осторожно потянул.

Оказалось не так уж и сложно. Через минуту мальчик лежал у ног Алешки и рыдал, уронив голову на руки, которые никак не могли выпустить спасшую их ветку.

Алешка присел рядом, долго молчал. Когда рыдания затихли, начал ругаться.

— За каким х... ты сюда один поперся?! Сколько болот в округе! Сопля горбатая!! Нельзя человеку в лесу одному! Вообще одному нельзя! Будь ты хоть какой умелец и богатырь — вляпаешься вот так — и никто тебя не спасет!

— Аты-ы-ы...

— Да я тут знаю все до веточки! И то один стараюсь не ходить! Ты думаешь, зачем я тебя с собой таскаю? Чтобы лес тебе показывать? Черта с два! Нужен ты мне, замудс.ц! На всякий случай, понял?! Видишь, что случилось! Даже я об этой яме не знал! На хрена в эти озера лазить — пиявок там... И уток сейчас бить нельзя! Ух, будь я твоим дедом!..

— Наверное, ОН тебя послал...

— Дед?!

— Нет! ОН!

— Может, и ОН... Не учуй я тебя в лесу, приплыл бы ты уже... Только: на НЕГО надейся, а сам не плошай!

Запомнил этот урок Бобренок. Накрепко! А Алешкины обиды с этого момента растаяли. Любим мы тех, кому смогли сделать добро.

Почти год прошел, как поселился отец Ипат в Бобровке. Все больше дел набиралось у него с маленьким князем, он даже пить меньше стал. Вообще — успокоился, разленился, огрузнел. Напряженность во взоре исчезла. Та напряженность, что появлялась первое время при взгляде на княжича, многими замеченная, тревожившая Бобра и пугавшая мальчика. Теперь, наткнувшись на Митю, глаза его теплели, а губы растягивались в усмешку, в которой было много всего: удовлетворение, гордость, даже удивление и... грусть!

Да, отошел душой отец Ипат, забылся. А зря! Потому что только плохое может длиться сколько угодно, всему же хорошему очень скоро приходит конец.

Пришел он и к монаху в лице двух странников смиренного и приторно благочестивого вида. Появление их было очень замечено, потому что несмотря на обилие таких калик и всякого рода блаженных путешествующих в то время, в гнездо Бобра они забредали очень редко. От глухости и отдаленности места, а более всего от сильной нелюбви, далеко разносимой молвой, хозяина к таким бродягам. Но эти пришли, и не просто, а стали расспрашивать про отца Ипатия.

Ну, пришли так пришли, их монашье дело, все отнеслись к этому довольно спокойно, хотя непонятно все-таки было, чего общего у отца Ипатия, весельчака, пьяницы и рубаки с этими постными и, говоря честно, гнусными рожами.

Калики побыли у Ипата день, потом исчезли. Как они ушли, никто не видел. Бобер спросил как бы между прочим, зачем приходили, монах объяснил, что навестили из бывшей его обители под Плесковом, уговаривали вернуться.

— Не хватает тебя там, видать?

— Не хватает... — нахмурился монах.

На том, было, и кончилось. Но через месяц явился еще один инок, молодой, здоровый, нахального вида. Тоже стал искать отца Ипатия, а после встречи тоже незаметно исчез. Такое паломничество уже не на шутку разозлило воеводу. Бобер решил поговорить с монахом и прекратить визиты этой, как он считал, нечисти. Но монах неожиданно явился сам. Хмурый, грустный и какой-то торжественный. Уселся напротив Бобра на лавку, пробурчал:

— Ты отроков отошли, воевода.

Бобер взмахнул рукой, они остались одни.

— Ну что? Долги, что ль, какие за тобой в этой твоей обители? Сказывай, ты мне не чужой.

Монах молчал, потупившись, не сурово и не грустно даже, а как-то до того горестно, что сердце воеводы тукнуло нехорошим предчувствием.

— Говори!

Ипатий поднял глаза — в них стояли слезы:

— Не ко мне они приходили, воевода, и не за мной, царство им небесное, — он потупился и перекрестился.

— Небесное? Так ты их...

Монах ясно смотрел Бобру прямо в глаза, молчал. Молчание это длилось, может, и недолго, но Бобру показалось вечностью, он не выдержал:

— Что ж им надо было?

— Жизнь внука твоего. Мити.

— А!! — как будто стрела ударила Бобра в грудь, так он вскрикнул. А монах закончил:

— Это люди Кориатовой жены, княгини Ольги.

Бобер долго смотрел на монаха полубессмысленным взором, ум его блуждал где-то далеко. Потом опомнился, тряхнул головой:

— Ну а почему они к тебе-то?! Ты-то тут при чем?! Монах все так же ясно и прямо глядел ему в глаза.