Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Купец-то, правда, заметно робел. Никак не желал встретиться взором, отворачивался. Кориату пришлось прикрикнуть:

— Кузьма! Ты что же, продажная твоя душа, приятеля своего и благодетеля не замечаешь?

Стол умолк удивленно, купец степенно поднялся:

— Здоровья тебе, князь, и всяких благ. Спасибо, что не забыл встречу нашу и напомнить не погнушался. Хороший ты человек, не зазнаешься, простых людей не забываешь. Они тебе за это отплатят. Твое здоровье!

«Ты уже отплатил, мерзавец! — Кориат сразу и не нашелся. — Действительно, как и зачем ему высовываться, лезть... К князю...»

— Э-э... Эй! Кузя! Ну-ка поди-ка сюда! — рядом с Кориатом было уже достаточно места — два именитых соседа валялись под столом. — Ну-ка сюда!

Кузьма подошел, поклонился учтиво сначала хозяину, боярину Андрею, потом Кориату, потом столу и замер.

— А ну садись! Кузьма осторожно сел.

— Так ты что ж, сукин сын, тогда новгородским прикинулся? Почему?

— Это на всякий случай, князь. Видим — литвины... Ну а литвины московитов не жалуют...

— А как же вы узнали? Я ведь сказался — из Киева.

— Хех! Да по усам.

Кориат оглянулся на пирующих, потрогал свои холеные, свисающие с углов рта почти на четверть, усы, чисто выскобленный «подбородок и только вздохнул.

Любаня караулила Кориата как верная жена, но как-то не надоедала. Когда он с чувством исполненного долга и явно повеселевший вышел из своей светелки, она вывернулась к нему из-за угла:

— Ну что, написал?

— Что? — не понял Кориат.

— Письмо написал?

— А-а... Написал.

— А то я все помешать боялась. Много, видно, прибавил тебе дядя Семен забот.

— Почему?

— Лоб морщишь. Не в духе. Письма, вот, пишешь...

— Любаня! Ну сама посуди, доченька, легко ли в плену жить. И обидит всякий, и шагу по-своему не ступи...

— И шагу не ступи, и обидят, — тяжело, не по-детски вздыхает Любаня.

— Да ведь я живу вот...

Неимоверная жалость сечет Кориата по сердцу. Тут и выпитые ковши, и угрозы Семиона, и воспоминания о своем Мите... Но главное — сама она, с первой же встречи увиденная в совершенно трагическом ракурсе — брошенная... Хотя это, может, и не так было, ведь не видел он ее отношений с мачехой, с няньками, но соединилась она в его душе с образом Мити, и, обращаясь к ней, он обращался к Мите, и вся его любовь к полупотерянному сыну изливалась на эту девочку, грея ее так, что она просто расцветала при встречах с ним.

Вроде бы ничего особенного он ей и не говорил, но ласковый взгляд, внимательность и неподдельная серьезность в обращении чудесно преображали ее. Да что там говорить — умел Кориат нравиться женщинам!

Но и она иногда так поржала его... Как вот сейчас.

— Ничего, Любань! Вот вырастешь, сама княгиней станешь, тогда заживешь по-своему.

— Тогда заживешь по-мужнему...

— Кто это тебе сказал?

— Кто, кто... Мама Шура говорит... да и Варвара, и Устинья... все так говорят...

— Ну а что, разве это плохо?

— Это какой муж попадется.

— Господи!.. — Кориат не находит, что отвечать.

— ...Вот остался бы ты тут жить, да пьянствовать бросил...

— Люба! Ну что ты! Это же взрослые дела, без этого же нельзя, не обходится. Я же пленник! Ты что же хочешь, чтобы я так весь век — и в плену?!

— Да какой это плен?

— Ну а вот теперь уж будет настоящий плен. В тюрьму меня посадят, князь Семион сказал.

— Не посадят, я уж знаю.

— Почему?

— Да ты уж как-нибудь найдешься.

— Ах ты, колдунья моя!

«Надо все-таки попробовать! Попросить ее Мите в жены! Хоть и трудно, и неизвестно, как там Олгерд повернет, а Семион племянницу тоже за первого встречного не разбежится, но... Если Олгерд с Семионом помирятся, надо рискнуть. За спрос в ухо не ударят».

В январе 1350 года в Москву неожиданно прибыло пышное, многочисленное литовское посольство во главе со все теми же Семионом Свислочьским и Яшкой.

Послы привезли богатейший (по литовским меркам, конечно) выкуп за пленного князя, заговорили о «вечном мире по отчине и дедине» и попросили для скрепления союза и дружбы невест брату Олгердову Любарту и самому (аж!) Олгерду.

Это было полнейшей неожиданностью не только для Семиона, но и для Кориата тоже. «Когда же они успели овдоветь-то оба?! И как теперь?..»

В недрах Семионова терема вспыхнул костер интриг, незаметный постороннему глазу, но ожесточеннейший, связанный с тем, чьих родственниц отдать Литве. Родство с таким могущественным государем обещало многое. Особенно почему-то встрепенулась свита Семионовой жены.

Кориат, после того как выкуп за него был принят, и начали обсуждаться предложения сватовства, естественным образом вышел из разряда пленников и возглавил посольство. Заботиться теперь об общелитовских интересах ему почти не приходилось, кто станет невестами — литвинам было совершенно все равно, тут весь интерес переместился на русскую сторону и решался сейчас больше на женской половине великокняжеского терема. И Кориат решил попробовать протолкнуть собственное дело.

Он попросил Семиона принять его неофициально. Кориата провели в ту же палату, где они разговаривали с Семионом в самый первый раз. Семион так же кивнул: садись, мол, — и молча смотрел, подперев обеими руками подбородок. Кориат поздоровался степенно, как подобает важному послу. Семион кивал на каждое его слово и молчал, словно воды в рот набрал — мысли его были далеко.

— Хочу спросить тебя, Великий князь, удовлетворяет ли тебя выкуп за мое бренное тело?

— Удовлетворяет, удовлетворяет...

— Я уже по ответу вижу, что не очень-то удовлетворяет.

— Да ничего. Перехитрил меня Олгерд...

— Да-а?! — Кориат широко раскрывает глаза.

— Да-а, дипломат ты наш великий! Не по твоему ли совету он опять в родственники ко мне полез?

Кориат пожал плечами на этот раз независимо:

— Опять не так. Тебе трудно угодить, Великий князь.

— Так, так... И ведь не откажешь. А за невест приданое знаешь какое пойдет?! Чтобы сам Олгерд (Жмот! — но это между нами) доволен остался. Так что выкуп твой с невестой назад к нему поедет.

Кориат не удержался от улыбки:

— Так уж он тебя совсем разорил...

— Разорить — не разорил, — Семион вздохнул, — и слова эти не в упрек тебе, а скорей в похвалу. Факт есть факт — уходишь ты чистым, ничего не заплатив, — и усмехнулся уже весело, — но мир с Литвой, и не просто мир — родство! — многого стоит.

— Вот! — Кориат почувствовал благоприятный момент, — значит, и я пользу тебе немалую принес.

— Принес, но не мне только. Литве, я думаю, больше?

— Важно, что и тебе! Поэтому и для себя об одной милости хочу осмелиться...

— Что такое? — Семион насторожился.

— Уж коли на невест спрос пошел... Я большого приданого не попрошу.