Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Что, моя милая? — Кориат встает перед ней на колено, берет за руки.

— Что, отпускает тебя дядя Семен? — глазенки ее тревожно бегают.

— Нет пока...

— Вот и ладно! Живи тут! Что тебе, плохо что ли?

— Не плохо. Только вдруг нам видеться не дадут?

— Дадут, я выпрошу, а ты хорошо себя веди. Небось опять с кем-нибудь поскандалил?

— Ну что ты, Любаня...

— Знаю, знаю! Как выпьешь, так начинаешь...

— Что начинаешь? — Кориат невольно смеется.

— Что... У меня вон тятька — и тот... Как выпьет, самой маме Шуре перечит!

— А трезвый — нет?

— Трезвый — нет! Что ты! Как можно?!

Кориат окончательно развеселился:

— Ладно, теперь я уж никому перечить не стану. А ты поди погуляй, мне письмо написать надо. Важное. Дело серьезное, сама понимаешь...

— Понимаю, понимаю. Пиши...

* * *

И сел Кориат писать брату. Все свое красноречие пустил в ход, убеждая Олгерда как можно скорее мириться с Семионом, тем более, что тот вовсе не против.

Сила Москвы велика, ее нельзя поломать средствами военными. Для этого потребуется очень большая война. Но тогда не исключена защита Москвы Ордой. А это уж и вовсе ни к чему, тем более, что Орден только того и ждет. Расписывая все это, Кориат понимал, что толчет воду в ступе, что Олгерду и без него это все давно понятно. Но он старался для тех, кто прочтет письмо раньше Олгерда, т. е. для Семиона.

Итак, если с Москвой установится мир, Орден поприжмет хвост. Конечно, он, Кориат, понимает, что чем дольше Москва проживет в мире и спокойствии, тем скорее наберет сил для наступательного движения. Но если Олгерд не доверяет грамотам и клятвам, пусть опять свяжет Семиона родством. У того куча сестер, племянниц, своячениц и проч., которых надо пристраивать замуж. Пусть Олгерд найдет своих женихов и посватает.

Тут опять у Кориата всплыла и теперь уже четко оформилась мысль о Любане. Что, если...

На родство Москва не посягнет, боится кары Божьей, а Бог у них строг и уже не раз являл русским князьям свои знамения. Хоть с той же Айгустой, несчастной их сестрой. Другого же пути, кроме мира с Москвой, он, Кориат, не видит. Что касается лично его, то Семион обещал отрубить ему голову, стоит Олгерду только двинуться к Москве. Оттого и братская любовь, о которой Олгерд не забывает, должна поворачивать его на дружбу с Москвой. Особо следует помнить, что московиты более сговорчивы и благородны, чем, скажем, Польша и Орден, что если уж они заключают договор, то условия его честно выполняют, а сейчас и не только из благородства. У них со своими соседями хлопот по горло, и мир с Литвой им очень кстати.

* * *

Все, какие мог придумать, аргументы использовал Кориат. Перечитал, остался доволен, стал переписывать набело, вспомнил кое-что еще, специально для Семиона, добавил, сбился, перечитал, разозлился, хватил ковш браги, успокоился, снова принялся писать — дело пошло глаже, наконец, закончив все, перечитал последний раз, облегченно вздохнул и теперь уже с чувством исполненного долга хватил еще ковш.

«Брага, конечно, не литовская, хоть и крепче, но мягче! — он расхохотался над такой словесной конструкцией, — пьется легко, вот и мягко, но по мозгам куда как шибче бьет! Ха-ха! Но это не мед, мед — тот вообще... Его при дипломатической переписке нельзя... Хотя... Ихнего медку как хряпнешь — как заново родишься. Ох, брат, и навострился ты с ними пить, теперь вот сядь с литвинами, уж ты бы братцу Олгерду показал... хотя что ему покажешь, он совсем не пьет — молодец! Но ведь с трезвым пьяный (если он умный) говорить не станет, а со мной, пьяным, — с удовольствием. Вот в чем сила пьяного разговора! Если, конечно, ты умеешь пить. А ты пить умеешь? Да более-менее...

Кориат вспомнил, как в Орде он ловко перепивал татар, слушал их излияния, дававшие ему в руки после каждой пьянки с десяток их жизней (в буквальном смысле!), чем он ни разу не воспользовался, и теперь иногда жалеет, и как он гордился своим умением пить... И как вдруг попал в лапы московитов. А после этого-то и стал относиться к себе критично: «более-менее»...

Московиты были разные: и здоровые как пни, и пожиже, но половчей, и совсем хлипкие. Но имели все одинаковую способность: прежде чем отправиться под скамью или ткнуться образом в столешницу, вытянуть на ковш, а то и на два больше своего гостя, любого, в том числе и Кориата. И эта способность никаким образом от их комплекции не зависела.

Казалось бы, и мужичишка-то — соплей перешибить, а сидит себе, и то врет, то жалуется, то хвастается, а сам хлещет и хлещет, и все как ни в чем не бывало!

Кориат тряхнул головой, отделываясь от лезущей в голову дури, кликнул Арвида, одного из двух оставленных ему Семионом слуг, велел найти купцов, привезших «тайное» послание Олгерда (теперь он знал, какие это купцы, потому и не остерегался), и передать им ответ.

Купцы...

Вспомнил он и купцов. Однажды, сидя у Андрея Кобылы на пиру, уже крепко в тумане, Кориат узрел вдруг очень знакомое лицо. Где видел?! Память на лица у него была сильной, и он раздражался, когда вот — знакомое лицо, а окликнуть — как?

Он тронул хозяина за плечо:

— Это кто?

— Где? А! Это купец наш, Кузька Ковырь. Богатый. На что тебе?

— Кузька?

— Ага.

— Купец?! Кузька... Кузьма... да где же?!.. Да что ж!.. — перед глазами наконец встал берег Итиля, костер, уха... Уха! Да ведь это он меня ухой накормил! Такой ухой, что при всем московском гостеприимстве воспоминание о ней не меркнет.

И Кориат собрался окликнуть купца и посадить радом с собой, но старая (еще от отца) привычка к осторожности удержала: ведь то тверские... тьфу!.. новгородские купцы были... не то что-то...

Кориат начал приглядываться и увидел, что купец занервничал — зыркнет и отвернется, и опять... что за черт?!

— Андрей, а он в Орду часто ходит?

— Да! Это наш, почитай, главный ордынец! Хоть и молод, тридцати еще нет, — но шустер — спасу нет! Он там всех знает И его все. И князь Семион шибко им доволен.

«Ну вот, посол-ловкач, весь тебе и сказ! Ты еще до Орды доехать не успел, а тебя уже обложили... Но ведь случайно!.. Ну и что, что случайно? Ведь обложили? Обложили! Обезвредили! Ты мог сразу с берега оглобли поворачивать, только деньги бы все сохранил! Ведь эти купцы и туда и сюда весть подали. А-а-а!! Да ты ведь сам им еще и коней подарил! Ххах, молодец! Ну молодец! Вот как уха «тверьская» тебе отрыгнулась!»

Все это всполохами мелькнуло в Кориатовом мозгу, он освирепел и вперил свой орлиный княжий взор в мерзкого купчишку, так нагло и просто обманувшего его на переправе, решил испепелить его взглядом, но тут кто-то потянулся к нему чокаться и свалился под лавку, он огляделся и вспомнил, что сидит хоть и в почетном углу, да кем? — пленником, и никто тут его не боится.