Владимир Кожевников - Забытый. Литва

В душе у Мити все пело: «Не промазал! Не промазал! Вот и не бойся говорить, не глупей других!»

Он изо всех сил сдерживался, чтобы не выказать радости, и лихорадочно придумывал, что говорить в защиту своего плана, если дед спросит (хотя ничего не придумывалось, из головы все как ветром выдуло), но дед не спросил:

— Ладно, идите. Подумать можно... Идите!

«И все?! А если надумает? Как тогда я, мы?..»

— Дед, а мы как же? Опять к небывальцам?!

— Иди, иди, бывалец нашелся. Посмотрим...

— Пойдем, надо будет — позовет, не тужи. — Монах почти ласково потрепал Митю по плечу.

Наступила ночь, и воины повалились спать — хорошо на сухом-то, Бог с ними и с кострами! Шатров тоже не ставили — шуму не поднимать, да и ночь пала теплая и тихая-тихая, к великой досаде Бобра и его разведчиков. Хоть бы чуть ветерок лесом пошумел!

Мите с монахом заснуть не пришлось. Только улеглись — Ярослав вынырнул из темноты и опять позвал к воеводе.

У воеводы на поляне, хитро загороженные со всех сторон, помаргивали три костерка, Бобер с сотниками ожидал разведчиков. Заполночь они вернулись все, принесли много всяческих заметок, но все до одного — пустые. Хунгары держались сторожко, лагерь охраняли зорко, внимательно, сильными дозорами. Разведчики, связанные строгим наказом — не обнаружить себя, боялись сильно рисковать и в лагерь проникнуть не смогли. Двое получили по стреле в привязанные к спинам щиты, а один даже в плечо, и слава Богу, что их приняли за лесных зверей и не стали преследовать.

— Алешка! Алешку где потеряли?! — выходил из себя Станислав.

Никто из разведчиков не мог ответить — они разошлись по одному, как только выбрались на опушку. Бобер сидел пока спокойно, разглядывал носок своего сапога. С какой вестью посылать к Любарту и посылать ли, было непонятно. Оставалась еще слабая (и последняя!) надежда на Алешку, и времени до рассвета немного, но было, потому Бобер тянул с принятием решения и отправлением троих, уже полностью готовых, маявшихся в нетерпении разведчиков.

Алешка возник из мрака неожиданно. Видок у него был, как у политого водой цыпленка. А когда присел к костру, все заметили, что его левый глаз, и без того узкий, вовсе закрылся и почернел.

— Ну! — Бобер оторвался от созерцания своего сапога.

— Ну что... Полазил малость. Наших пленных у них нет.

— Такты был?!

— Где?

— ...твою во всех косоглазых мать! — разражается Станислав. — В лагере, где ж еще!

— Ну а как же. А что? — Алешка оглядывается. — Больше никто что ли?

— Да тьфу! — смачно плюется Станислав. — Давай выкладывай!

— А что выкладывать? — Алешка сразу приободрился. — Наших пленных нету, сами не пьянствуют, ни у одного костра не видел. Вот и все.

— А что слышал?

— А что слышал... Слышал много чего... Только я ведь по-хунгарски ни в зуб копытом. Ха-га-га... ха-га-га — и все.

— Так учиться надо, балбес! — неожиданно заключает Станислав, и по поляне неудержимо ползет изо всех сил сдерживаемый смех.

Бобер гладит усы всей ладонью, прикрывая рот, ждет, пока успокоятся, спрашивает:

— Глаз-то где подпортил?

— На обратной дороге уже. Увязался какой-то гад... любопытный.

— Дозорный?

— Не-е... Если б дозорный, теперь уж шуму было... Так какой-то...

— Ну!

— Ну, пришлось ткнуть в брюхо. Хорошо, тряпица под рукой была, пока он рот раззявил, успел заткнуть, а то крику было бы на весь лес. Такой пес... и царапался, и кусался, как баба, и ногами... глаз вон подбил, сука! Пока не успокоил...

— Значит, пристукнул и оставил, — хлопнул в досаде рукой по колену Станислав, — хватятся, найдут, тут нам и драпать!

— Да не оставил я его!

— Спрятал? Значит, утром взвоют! Как найдут.

— Не найдут! Тут он, вон в кустах лежит. И не пристукивал я его. Больно надо! Может, скажет чего...

— Да ты!.. Да что ж ты!.. Мудак! Где?! — вскакивает Станислав.

— Да вон... — Алешка поднялся и нырнул в кусты. Станислав рванулся следом.

Митя не удержался, фыркнул, и вся поляна покатилась беззвучным неудержимым хохотом.

— По-польски понимаешь? Пленник кивнул.

— Крикнешь, пристукну сразу! — предупредил Станислав, оттыкая ему рот. Тот — то ли понял по-другому? — не закрыв рта, в ужасе пялился на Станислава.

— Когда пришли сюда?

— Я не воин! Я не... нет! Я маркитант, торговец! Меня зовут Ефим!

— Когда пришли сюда?!

— Я только следом!... Я торговал! — пленник умудрялся выговаривать слова с отвисшей челюстью, так и забыв закрыть рот.

— Когда пришли сюда?!! — Станислав занес над головой пленника кулак.

— Сегодня!

— Бились с кем-нибудь?

— Ну... встретили на этой поляне кого-нибудь или нет?

— Нееет... Нет!

— Куда направляетесь?

— На соединение с поляками.

— Сколько человек в войске?

— Почти шесть тысяч.

— Командует кто?

— Иштван, воевода короля Луи Венгерского.

— А сам король?

— Король?!

— Где король?

— В Буде, наверное, где ж ему быть... Его нет при войске.

— А поляки? Где вы должны с ними соединиться?

— Я слышал, возле какого-то «холма», а вот какого — не знаю.

— Хм! — невольно усмехнулся Станислав. — Ладно. А сколько их — знаешь?

— Да. К этому самому «холму» разными дорогами идут три полка по четыре тысячи человек. Там их встретит воевода Жигмонт со своим войском. Вот его численность я не знаю. Мы, то есть не мы, хунгары, остановились здесь подождать один из этих трех полков, краковский. Он пока не подошел почему-то, его ждут с часу на час. На соединение с Жигмонтом должны пойти вместе. Все войско выступит от «холма» под началом Жигмонта. Хунгары тоже поступят под его начало.

— А куда пойдет войско?

— На Берестье.

— На Берестье?! — Станислав беспомощно оглядывается на Бобра и умолкает.

— На Берестье... — Бобер захватил усы в горсть, — если так, то все понятно. А ты откуда все это знаешь, торговец?

— Меня зовут Ефим! — вдруг переходит на русский пленник, — О! Мы знаем больше воинов. К нам приходят все, все хотят есть, а особенно пить, и все что-нибудь рассказывают. Сегодня сотники говорили при мне за столом, что ждут краковский полк.

— Да... Тебе бы разведкой командовать, а не вином торговать. Может, ты знаешь и по какой дороге они придут?

Пленный пожал плечами, и этот первый человеческий жест напомнил ему самому, в каком ужасном напряжении застыло его тело, готовое расстаться с жизнью, он почувствовал страшную усталость, руки упали, лицо обмякло, рот скривился в нервной зевоте и наконец закрылся.

Бобер понял, что из него больше ничего не выудишь (и так неплохо!), и кивнул отрокам.

Двое взяли пленного за руки и потащили в лес. Он, видимо, подумал, что убивать, и громко взмолился:

— Только не убивайте! Я вам пригожусь! Меня зовут Ефим! — за что получил кулаком по темечку и больно прикусил язык.